В конце августа 1983 года я приехал в Таллинн к своему другу, который после окончания УПИ (сегодня – УРФУ – Уральский Федеральный Университет) работал на одном из таллиннских оборонных заводов.
Приехал я в пятницу, и мы хорошо отметили встречу, а наутро в субботу, преодолевая легкое недомогание, отправились гулять по моему любимому Старому городу. Кое-что из увиденного меня ошеломило: в городе появилось множество щитовой рекламы – «КLМ», «ВР», «Люфтганза», «Мерседес-Бенц» и еще очень многих известных зарубежных фирм и компаний. Я решил, что Эстонии, в тайне от других советских республик (не забывайте, 1983-й – почти как у Оруэла, – год, хотя про этого автора в то время я и слыхом не слыхивал) разрешили самостоятельно вести внешнеэкономическую деятельность.
Еще большее удивление вызвала огромная толпа народу на Ратушной площади: люди держали в руках портреты незнакомого человека, и скандировали: «Да здравствует Хайден!». Я, грешным делом решил, что в республике государственный переворот!!! Однако, при ближайшем рассмотрении оказалось, что на портретах изображен Владислав Стржельчик, он же стоял на небольшой трибуне и махал толпе рукой. Возле трибуны стояли не менее известные люди: Вячеслав Тихонов, Юозас Будрайтис, Леонид Филатов, польские артисты Беата Тышкевич, лейтенант Клосс – Станиислав Микульский и другие. Но самое главное – стояла кинокамера, а возле – девушка с «хлопушкой». Стало понятно, что снимается кино из иностранной жизни. А где ж его снимать, как не в Таллинне – самом европейском городе Советского Союза. И название у фильма подходящее – «Европейская история». Толпа на площади – это массовка, а рекламные щиты – декорации.
Мы с другом решили внести вклад в советское киноискусство и затесались в толпу, правда, не слишком близко от трибуны, а значит, и от камеры. Массовка, надо сказать, вид имела весьма своеобразный: в большинстве своем это были солдаты срочной службы, вероятнее всего, из стройбата. Низ одежды составляли кирзовые сапоги и не первого срока галифе из х/б. Верх – затрапезные, непонятно где взятые в таком количестве, застиранные до потери формы и цвета клетчатые рубашки, надетые поверх гимнастерок. На фоне не слишком чистых и сытых солдат, мы в своей цивильной одежде выглядели как настоящие иностранцы.
Следуя командам с трибуны, толпа поднимала руки и, изображая восторг и безграничную любовь, вразнобой орала «Хайден! Хайден!». Однако, пока никто ничего не снимал, и даже ничего не предвещало: это была всего лишь репетиция. Справедливо рассудив, что это всерьез и надолго, и что кино от нас никуда не денется, мы отправились в один из маленьких уютных баров-подвальчиков, которых в старом Таллинне не счесть, и мило провели там часа полтора.
Когда мы вернулись, на съемочной площадке ровным счетом ничего не изменилось, и мы пошли еще в один бар. Когда снова пришли на площадь, по некоторым признакам можно было предположить, что скоро начнется собственно съемка: зажглись софиты, хотя день был солнечный и безоблачный, а на трибуне рядом со Стржельчиком появился Юозас Будрайтис и еще какие-то люди, которых я не знал. Команды стали более осмысленными и четкими и вот, наконец, прозвучала вожделенная команда «мотор!». Стржельчик с трибуны вопрошал толпу, хочет ли она иметь у себя в стране американские ракеты, а толпа дружно отвечала, что не хочет. Так повторялось раз семь или восемь, а потом всем объявили, что съемка закончилась. Солдаты сдали рубашки и ведомые офицерами, строем ушли с площади, а мы отправились ко мне в гостиницу.
В то время в Таллинне было две большие гостиницы: «Виру» и «Олимпия». Я поселился в «Олимпии». Какого же было наше удивление, когда на первом этаже рядом с лифтами, мы встретили Будрайтиса, Филатова, Стржельчика, Владимира Шевелькова, Тамару Акулову, Валентина Никулина, Ромуалдоса Романаускаса и еще множество известных артистов.
Надо сказать, что лифты в «Олимпии», выстроенной к Олимпиаде-80 очень вместительные, и мы, не проявляя ложной скромности и не стесняясь, поехали вместе со звездами. Вся артистическая братия дружно выгрузилась на 14-м этаже, и я понял, что на какое-то время мы стали соседями. Режиссер фильма Игорь Гостев, Вячеслав Тихонов с женой и дочерью, которая тоже снималась в этом фильме, и польские артисты жили в «Виру», считавшейся более фешенебельной и престижной. Поэтому видел я их только в городе и на съемочной площадке.
Буквально на следующий день мой друг не придумал ничего лучшего, как с какой-то заразой на три недели устроиться в инфекционную больницу и у меня внезапно появилось много свободного времени, часть которого я проводил на съемочной площадке. Другую часть занимали прогулки по сказочному Таллинну. В отель я возвращался полумертвым от усталости.
В 1983 году, если я не ошибаюсь, едва ли не впервые официально отмечался День Советского кино. На следующий после этого праздника день, кажется, 29 августа, достаточно поздно, что-то около часа дня, я спустился на 12-й этаж в гостиничный буфет, оформленный как обычная столовая самообслуживания, только значительно чище. Народу по причине позднего для завтрака времени совсем не было, и я не слишком торопился, выбирая разносолы.
Сзади кто-то подошел и спросил: «Кто последний?», хотя, повторяю, кроме меня желающих откушать не было. Я обернулся и остолбенел: рядом стоял великий артист Владислав Игнатьевич Стржельчик. Он был в начищенных до блеска ботинках, в костюме и рубашке, но без галстука. Я промычал что-то невразумительное, но он догадался, что последний я. Работницы буфета Стржельчика, разумеется, уже видели в своем заведении и стали наперебой с ним здороваться. Он приветливо отвечал и извинился за свой непрезентабельный, по случаю вчерашнего торжества, вид. Тут, надо сказать, он лукавил или кокетничал. Выглядел он весьма элегантно и никаких видимых следов «вчерашнего» я не углядел и не унюхал.
Кое-как набрав какой-то еды, я расплатился и на негнущихся ногах проковылял к столику. Спустя пару минут к этому же столику, хотя все другие столики были пусты, подошел Стржельчик, и вежливо осведомился, не занято ли и может ли он составить мне компанию. Я с полным ртом промычал что-то вроде «Почту за честь». Владислав Игнатьевич сел за стол и стал рассказывать, хотя я его ни о чем не спрашивал, что он здесь на съемках фильма. Он играет мэра города, который хочет остаться мэром, что его мэр против войны и размещения ракет, но ему противостоит кандидат – националист (читай – неофашист), за которым стоят американские империалисты и международные монополии. Но разум восторжествует, и его герой все равно победит. Кроме Таллинна будут снимать еще в других городах и за границей и будет еще два фильма по этой же тематике.
Он говорил, почти не умолкая, но при этом как-то очень ловко расправлялся с едой. Я же за все время завтрака не смог вымолвить и слова и, похоже, так и просидел с набитым ртом. В конце трапезы великий артист сказал, что из этих съемок получится первоклассная чепуха, промокнул губы салфеткой, пожелал мне всяческих успехов, вежливо попрощался и отбыл. А я остался наедине с полной тарелкой безнадежно остывшей еды. После этого я еще несколько раз встречал Стржельчика в городе и в гостинице, и он всегда раскланивался на мое восторженное «Здравствуйте!». Впрочем, я не уверен, что он меня помнил, а не отвечал из простой вежливости: с ним многие здоровались, и он всем отвечал.
Нужно сказать, что в те моменты, которые мне удалось наблюдать, Стржельчик со всеми окружающими, как киношниками, так и простыми зеваками, которых, конечно, вокруг съемочной площадки было пруд пруди (и я, разумеется, в числе этих зевак), был доброжелателен и приветлив. Он никому не отказывал в автографах. Да и другие участники съемок на автографы не скупились. В отличие от Вячеслава Тихонова. Я не видел, чтобы он хотя бы один раз расписался на протягиваемых ему открытках. Однажды даже довелось увидеть не очень красивую сцену. К Тихонову с радостной улыбкой (ну как же – всесоюзный учитель истории, Штирлиц, Андрей Болконский и майор Млынский в одном флаконе) подбежала девочка лет 12-13 и протянула ему для автографа какой-то альбом. Тихонов, словно она была прозрачная, посмотрел сквозь нее, и молча отошел шагов на пять. На девочку больно было смотреть. Еще хуже выглядели родители девочки. В тот момент я впервые задумался, что меня, как зрителя не должны волновать личностные человеческие качества артиста или режиссера, а только их профессионализм и мастерство. А то, что Вячеслав Тихонов большой мастер и профессионал, у меня никаких сомнений и тогда не было, и сейчас нет.
Не помню, как я узнал, что на следующий день возле гостиницы «Палас» (это как раз через широкую улицу или маленькую площадь от холма Тынесмяги, где до 2006 года стоял Бронзовый Солдат) будет съемка, и там требуются артисты в массовку. Сбор был назначен на 9 часов утра, и я ни свет ни заря, голодный и не выспавшийся, потащился к «Паласу». Часам к десяти пришла сонная ассистент режиссера, которую я уже много раз видел. Она стала собирать у страждущих паспорта. Я поинтересовался, зачем ей мой паспорт. Девушка ответила, что за участие в массовой сцене нам заплатят по пять рублей. Перспектива получить первый в жизни гонорар меня необычайно вдохновила, и я с радостью отдал свой паспорт. Переписав всех желающих, коих набралось человек 40-50 – как-никак, рабочий день, – девушка вернула всем документы и стала проводить отбор в массовку (мне казалось, что должно быть наоборот – сначала отбор, потом паспорт). В число счастливчиков я не попал, но ассистент режиссера сказала, что уходить до окончания съемок нельзя, ведь за съемочный день все равно заплатят. И тут до меня дошло – как-никак, в экономическом ВУЗе учился, что таким способом директорат фильма зарабатывает приличные деньги: вспомните огромную толпу солдат, которым, разумеется, денег никто не платил.
Часов в 12 появился режиссер Игорь Гостев и оператор фильма, установили камеру и софиты, и началась съемка. Снимали улицу, по которой ехали десяток иностранных автомобилей и пара мотоциклов и шли, якобы непринужденно десятка два, якобы иностранцев. Выход артистов из «Паласа», в котором, по сюжету, был пресс-центр, снимали в другой день и никого из «звезд» на площадке не было. Режиссер кричал «мотор!», машины ехали, массовка шла. Но все что-то было не так – то ли ехали неправильно, не по- заграничному, то ли шли не как иностранцы. Потом набежали тучи и пошел легкий дождик, потом осветители ушли на обед. Одним словом, съемка, начавшись вместо назначенных 9 часов в 12.30, закончилась часов в семь вечера.
Я вернулся в гостиницу голодный и злой. В лифт вместе со мной вошел «главный кинофашист Советского Союза», высокий, даже немного аристократичный и очень спокойный Альгимантас Масюлис, которого я раньше в гостинице и на съемочной площадке не видел. Он не вышел на 14 этаже, а поехал на 20-й, где жил я. Протянув дежурной по этажу карту гостя, Масюлис сказал, с очень сильным акцентом, что приехал на три дня. Дежурная засуетилась, извинилась и сказала, что придется подождать, что номер только что освободили и его сейчас убирают. Масюлис флегматично кивнул и остался стоять возле стола дежурной. Я пошел в свой номер и минут через пять вернулся к лифтам, чтобы спуститься в буфет. Масюлис все также спокойно торчал возле стола дежурной. Вернувшись через полчаса, я застал Масюлиса все также спокойно загорающим на прежнем месте, правда дежурная догадалась принести ему стул. Я потом еще несколько раз встречал его в гостинице, и он здоровался со мной, почти как с соседом.
В один из дней я наблюдал, на мой взгляд, забавную сценку с участием литовского артиста Ромуалдоса Романаускаса. Уточню, что незадолго до описываемых событий по Центральному телевидению – кое-кто не знает, но программ тогда было две – первая и вторая – с громадным успехом прошел многосерийный фильм «Долгая дорога в дюнах» с изумительной красавицей Лилитой Озолиня в главной роли. В этом фильме Романаускас играл одну из главных ролей – плохого латышского парня по фамилии Лосберг, который был богат по рождению и не поддерживал установленную у Латвии в 1940 году Советскую власть, а в 1944 году ушел с немцами. Вряд ли до этого фильма Романаускаса кто-нибудь знал за пределами Литвы. В «Европейской истории» Романаускас играл плохого европейского парня по фамилии Олден, националиста и неофашиста, за спиной которого стоят американские империалисты и международные монополии. Его герой хочет разместить в городе американские ракеты и выиграть выборы у хорошего парня Хайдена. Раманаускас вошел в лифт, где кроме меня было человек десять. Люди оживленно переговаривались, а артист из-под опущенных век украдкой наблюдал: узнали или нет? И видно было, что он расстроился, когда понял, что пассажиры лифта не обращают на него ровным счетом никакого внимания. Возможно, люди просто привыкли к такому сонму знаменитостей, и перестали на них реагировать.
Однажды в холле гостиницы увидел Валентина Никулина. Как потом выяснилось, в фильме у него был крошечный эпизодик секунд на 30 без слов, и даже в титрах его не указали. Вполне возможно, что должно было быть больше, но что-то вырезали. Впечатление Никулин производил достаточно странное: он был неряшливо и безвкусно одет, джинсы, легкая курточка и ковбойка и кепка совершенно не сочетались по цвету и фасону. Но, поскольку артист никуда не торопился, а я – тем более, я задержался и стал наблюдать. У меня создалось впечатление, что безвкусица и неряшливость в одежде несколько нарочиты, что надето все не впопыхах, а долго и тщательно подбирались. Мне также показалось, что артист малость страдает нарциссизмом: он явно любовался собой.
Очень часто видел Юозаса Будрайтиса и на съемках, и в городских магазинах, в гостинице, в окружении коллег и поклонников. Но, самое поразительное, что за почти двадцать дней и при почти ежедневных встречах, я ни разу не слышал его голоса: он все время молчал, на приветствия отвечая кивком или рукопожатием. Но это было не надменное молчание. Мне, во всяком случае, показалось, что он молчит потому, что все время о чем-то думает.
Отдельная песня – Леонид Филатов. До этих встреч я очень хорошо относился к нему, как к артисту. Совсем недавно вышел фильм «Избранные» Сергея Соловьева, чуть раньше – «Экипаж» и «Грачи», много других фильмов. Но когда я увидел его вне фильма, в бытовой, если можно сказать, обстановке, я понял, что Филатов в кино и Филатов вне кино – один и тот же образ, одна и та же мимика, один и тот же взгляд, одни и те же жесты, одни и те же интонации. Получается, что Филатов не создавал на экране новый образ, а подгонял его под себя, а это уже непрофессионализм. И позже, во всех фильмах с его участием, я видел не героя, которого делал артист Филатов, а хорошего, мягкого и интеллигентного Леонида Филатова, что-то пытающегося объяснить девушке – ассистенту режиссера в холле гостиницы или официанту в ресторане. (Из поэтического творчества Филатова я знал только замечательные пародии «Таганка-75». Другие стихи тоже читал, но, поскольку это были слепые машинописные листки, не было никакой уверенности, что это именно Филатов).
Вопреки всем басням о разгульной жизни артистов на съемках, рассказать мне об этом нечего: ни разу никого в непотребном состоянии или просто «под хмельком» я не видел. Разве что, в день отъезда съемочной группы, из гостиницы буквально вынесли латвийского артиста Паула Буткевича. Впрочем, за пару дней до этого я видел его в буфете сильно хромающего. Возможно, он просто не мог идти из-за повреждения ноги.
1 сентября на Дальнем Востоке наш истребитель сбил южнокорейский Боинг. А в Таллинне показывали два финских канала – картинка прекрасная, но без звука, хотя и так все было понятно. Наше телевидение первые два дня чуть ли не каждый час твердило, что мы никого не сбивали, что «самолет ушел в сторону моря и вышел из зоны действия наших радаров», и клеймило позором поджигателей войны и русофобов. Финны, наоборот, показывали толпы возмущенных людей и сопровождали все это вполне красноречивыми карикатурами на Андропова, у которого руки были по локоть в крови. И это при том, что Финляндия в то время была едва ли не самой дружественной Советскому Союзу капиталистической страной и доброй соседкой.
За день до моего отъезда в гостинице появились Борислав Брондуков и Игорь Дмитриев. В фильме я их не увидел. Брондуков – маленький, очень много говорящий и активно жестикулирующий мужичонка со смешной походкой. Дмитриев внешне – эдакий пустышка, жуир и бонвиван. Но это пока не натолкнешься на его очень умный, глубокий и пытливый взгляд. Вот этот взгляд совершенно не вязался с его внешним обликом.
Когда состоялась всесоюзная премьера «Европейской истории» – была в те годы такая добровольно-принудительная форма кинопоказа, я, понятное дело, был в первых рядах зрителей: очень хотелось посмотреть, прав ли оказался великий Стржельчик, и состоялся ли мой кинодебют. Стржельчик оказался прав на все 100 – мура получилась первостатейная: сюжет банальный, события предсказуемые, образы плоские и ходульные. Да и я в кадр не попал.
А друга из больницы выписали как раз накануне моего отъезда. И пить ему было нельзя, так что прощального ужина не получилось. Был просто ужин: какой же «прощальный» без водки?
автор: Леонид Павлов
