В судьбе французской певицы Эдит Пиаф много странного и непонятно. В годы оккупации она спасалась в доме терпимости, пошла на сотрудничество с немецкими властями и дважды побывала с гастролями в лагерях для французских военнопленных в Германии.
Объективных статей о жизни певицы в годы оккупации практически нет. Маленькая женщина, французский воробышек Пиаф стала во Франции народной героиней, певческим божественным идеалом, которому поклоняются поколения. Ее имя потонуло в нескончаемом романтическом потоке и связь с немцами тоже представлена в розовом цвете.
В своей автобиографической книге Пиаф о войне написала всего лишь несколько абзацев, посвятив целиком свою повесть музыке и только музыке, словно пытаясь скрыться за ширмой из нот от своего непреодолимого ужаса смерти, который она пережила, находясь в оккупированном немцами Париже. Французы не смогли оказать достойное сопротивление немецким войскам – они воевали меньше двух месяцев: с 10 мая по 22 июня 1940. Немцы с легкостью смогли сломить как спичку французские вооруженные силы, и были в восторге от такой быстрой победы. Они снисходительно относились к жителям, которые замерли в тревожном предчувствии от нависшей коричневой угрозы. Замерла и Пиаф. Она старалась думать о музыке, но эта спасительная нить, что вела ее по жизни, оказалась в эти дни ненужной и опасной.
До сих пор биографы не могут найти точного объяснения противоречивым действиям певицы. С одной стороны они утверждают, что певица политикой не интересовалась и полностью растворялась в своем творчестве, но с другой стороны эти доводы напрочь опровергались поведением самой Пиаф. В первые дни немецкой оккупации она бежит из Парижа в Тулузу, но возвращается обратно и сама является в специальный отдел немецкой полиции, в котором ей выдали разрешение на исполнение песен на французском языке, прошедших немецкую цензуру.
Она перебралась жить в дом, где на первом этаже мадам Билли содержала дом терпимости: элитные проститутки вступали напропалую в сексуальные утехи с оккупантами. Это здание, в отличие от других, хорошо отапливалось. А на верхних этажах находилась шикарная квартира Пиаф, из окон которой было видно здание гестапо.
Ее отец в 1941 году умер от старости и ни в чем не смог ей помочь, а мать пребывала в опиумном тумане, из которого Эдит четыре раза спасала ее.
Эдит не чувствовала себя в безопасности. Особенно встревожилась она после выхода статьи в газете, в которой журналист, следуя новой фашисткой идеологии о чистоте расы, прямо указывал на то, что певица олицетворяет собой вырожденческий тип. Она производила вид нездорового, больного человека. Новому фашистскому режиму, как известно, больные и евреи, были не нужны – они подлежали уничтожению. Пиаф, прочтя эту статью, не могла не понимать, что ей уготована страшная участь оказаться в концентрационном лагере и быть расстрелянной вместе с другими тысячами обездоленных людей, от которых фашисты избавлялись с показательной жестокостью.
Действительно, Эдит была физически не развита. Если бы она воспитывалась в благополучной семье, то, может быть, здоровье девочки не было изначально подорвано. Но ей не повезло с самого начала: она родилась у матери-начинающей актрисы, которая ненавидела свое дитя еще во чреве и постаралась от нее избавиться.
Когда девочке едва исполнилось два месяца, мать отдала ее на воспитание бабушке, которая не отличалась прилежанием. А когда вернулся отец, который воевал на фронтах первой мировой войны, он увидел истощенного ребенка с огромной головой, тельце которого было покрыто струпьями, а глазки слезились от коньюктивита. Отец забрал ребенка: он повез спасать малышку к своей матери. Старушка была весьма бойкой особой и содержала крупный притон для молодых девиц. Подрастающая девочка слышала не материнский любовный шепот, а доносившийся хохот разнузданных женщин. Иногда плачущей девочке давали соску, наполненную красным вином, которое слегка разбавляли несколькими каплями воды.
Возможно, это и застарелый коньюктивит стали причиной того, что девочка потеряла зрение, на протяжении нескольких лет не видела свет и только обращение к одной из святой – так гласит семейная легенда – помогло восстановить зрение к семи годам. На самом же деле врач-венеролог, который обследовал проституток, заодно помог и бедному ребенку. Но Эдит все равно видела плохо: полностью зрение вернуть не удалось.
Девочка росла замкнутой, нелюдимой. Это обеспокоило ее отца, который знал, в каких условиях воспитывается дочь. Помимо физического недостатка, присоединились еще и моральные страдания: у девочки не было друзей. Отцу она рассказала, что в школе с ней никто не хочет дружить потому, что все отлично знают, чем занимаются по вечерам у них дома.
Отец все же имел мужество – он решился забрать дочь из тлетворного омута и отправился с ней странствовать по городским улицам и площадям, став уличным акробатом. Здоровья это тоже не прибавляло: приходилось выступать и в дождь, и в зной. Она пела песни, под которые выступал отец. Но свежий воздух здоровья ей не прибавлял — она росла хрупкой и болезненной девочкой.
Свою печаль детства Пиаф пронесла в душе сквозь всю жизнь и отображала ее на лице. С помощью сценического грима ей удавалось нарисовать маску страдающего человека, которая мало напоминала сколько-нибудь привлекательные черты для женщины-певицы: уголки тонких бровей были максимально опушены вниз, льющиеся от природы редкие волосы были подобраны к верху, открывая широкий красивый лоб, но опушенные вниз уголки губ придавали ему какую-то трагическую красоту. Весь облик певицы кричал о печали. Это противоречила новым канонам фашистского искусства. Идеологи Третьего рейха провозгласили создание сверх-человека, который наделен силой, радостью, здоровьем.
