Упала без сил, стала замерзать, и вдруг услышала прямо над собой свой голос из уличного репродуктора – звучала записанная накануне передача. Ольга с третьей попытки встала и пошла, слушая свои стихи, написанные после установления блокады…
Неуправляемый ангел блокады
Её стихи переписывали и заучивали даже те, кто до войны поэзией не интересовался, и никогда не слышал об этой поэтессе. Рукописные странички с этими стихами меняли на хлеб в голодные блокадные годы, а на фронте её «Ленинградская поэма» стоила килограмм хлеба, а кто не читал её полностью, непременно знал пронзительные, навсегда запомнившиеся строки «125 блокадных грамм с огнём и кровью пополам» Ольги Берггольц.
Детство
Ольга родилась 10 мая 1910 года в Санкт-Петербурге. Отец – латыш Фёдор Христофорович Берггольц, хирург, ученик самого Николая Бурденко, успел изрядно повоевать. Мать – Мария Тимофеевна Грустилина, происходила из мещан.
Мария Тимофеевна Берггольц с дочерями Ольгой (внизу) и Марией, 1916г.
Когда Мария забеременела, они с Фёдором не были обвенчаны, в дом их с только что родившейся Олей не пустили, и девочку временно пристроили в приют для младенцев. Вскоре дед с бабкой сжалились и позволили внучку окрестить. Через два года в семье родилась ещё одна дочка – Маша. Летом 1918 года отец снова ушёл на войну, в Петрограде стало голодно и неспокойно, и Мария Тимофеевна вместе с дочерьми уехала к родне в Углич, где они в опустевших монастырских кельях промыкались три года. Домой они вернулись, когда Ольге было 11 лет, она пошла в школу, и через пять лет её окончила.
Ольга Берггольц, 1925 г.
Первые стихи
Читать и писать Олю научили рано, и уже с шести лет она начала рифмовать слова, потом сочинила первые стихи, посвящённые маме. В 1925 году газета «Красный ткач» впервые напечатала её стихотворение «Ленин», вскоре её рассказ «Заколдованная тропинка» увидел свет в журнале «Красный галстук». Тайком от родителей Ольга ездила на собрания литературной группы «Смена». Встречи происходили под самой крышей дома № 1 по Невскому проспекту. Юноши, девушки и даже дети читали стихи, спорили. Как-то на собрание пришёл уже маститый Корней Чуковский, послушал несколько стихотворений 16-летней Ольги, похвалил стихи и напророчил юной поэтессе большое будущее. В «Смене» Ольга познакомилась с Борисом Корниловым, который был старше её на три года, вскоре он сделал ей предложение, через год у них родилась дочь Ирина, но брак был недолгим – в 1929-м они развелись, в 1936 умерла 7-летняя Ирина.
Борис Корнилов
Ольга Берггольц и Борис Корнилов
Второй брак
В 1928 году Ольга поступила на филфак Ленинградского университета, во время учёбы писала стихи для детей, её охотно печатали в питерском журнале «Чиж» для самых маленьких читателей – предшественнике «Мурзилки». В 1930-м напечатали её первую книгу «Зима-лето-попугай». Окончив университет, Ольга уехала в Казахскую ССР, и год проработала военкором газеты «Советская степь». Вернувшись в родной город, места в городских газетах не нашла, и устроилась редактором в многотиражку завода «Электросила». Вскоре Ольга вышла замуж за своего университетского приятеля журналиста Николая Молчанова, через год родила дочь Майю, но она не прожила и года.
Ольга Берггольц и Николай Молчанов
Поселилась семья на улице Рубинштейна в авангардистско-конструктивистском доме № 7, который неофициально считался самым нелепым жилищем в городе. Официально же он назывался Домом-коммуной инженеров и писателей, а неофициальной – «Слезой социализма», жителей-мужчин называли «слезинцами», а женщин, соответственно, «слезинками». Поначалу это и в самом деле была коммуна: на первом этаже – общий гардероб, прекрасный солярий на крыше, в квартирах не было ванных комнат и кухонь, карточки сдавали на общую кухню. Но карточки в 1935-м отменили, и характерные для всего человечества индивидуалистские наклонности взяли верх. В то время она писала уже взрослые стихи, статьи и рассказы. Среди городских литераторов 25-летняя Берггольц занимала не последнее место, её имя хорошо знали читатели всех возрастов.
Союз писателей
В 1934-м Ольгу приняли в только что созданный Союз писателей СССР, а в 1938-м из Москвы нагрянула комиссия, и исключила её из Союза, посчитав, что её стихи не пролетарские. Вскоре её арестовали по делу литературного критика Леопольда Авербаха, и, хотя она проходила свидетелем, её почти полгода продержали в доме предварительного заключения НКВД на Шпалерной. Ольга узнала, что такое бесконечные тюремные дни, когда яркая лампочка в камере не выключалась ни на минуту, а допросы шли по ночам. С тех пор она ненавидела темноту, и спала при свете. В декабре 1938-го в Большом доме на Литейном ей предъявили обвинение в том, что она была активной участницей террористической организации, якобы готовила убийство Жданова и Ворошилова. В тот момент Ольга была третий раз беременна, но ребёнок погиб, и больше она иметь детей не могла. Ничего не добившись, а, возможно, потому, что нашли кого-то посговорчивее, Ольгу отпустили, и в 1939-м реабилитировали, восстановили в Союзе писателей и даже через год приняли в ВКП(б). Бывший муж Борис Корнилов в это время сидел здесь же, на Шпалерной, но ему повезло меньше: в начале 1938 года его расстреляли. Сборник стихов «Узел», написанных Ольгой в тюрьме и в блокаду, удалось издать только уже при Брежневе, но стихотворение «Нет, не из книжек наших скудных, подобья нищенской сумы», цензоры всё равно удалили.
Ленинградский радиокомитет
Реабилитация, восстановление в Союзе писателей и членство в ВКП(б) очень помогли Ольге устроиться на работу в Ленинградский радиокомитет, и эта работа сделала её, вероятно, самым известным в городе человеком, после, разумеется, члена Политбюро ЦК, первого секретаря Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Андрея Жданова. Сев первый раз к микрофону, она очень волновалась, сердце стучало, и она подумала, что умрёт, не успев дочитать свои стихи. Говорила она, задыхаясь, а потом оказалось, что это исполнение пронзило Ленинград. Осаждённый, голодный, страдающий город ждал, когда вновь прозвучит её голос, который входил в каждую ленинградскую квартиру без приглашения, как родной. Радио не выключали – оно хрипело, шептало, кричало о воздушных тревогах, стучало метрономом, и читало стихи. В часы страшного одиночества из промороженной «тарелки» над головой вдруг раздавался человеческий голос. Радио стало членом семьи.
Блокада
Однажды лютой зимой 1941-го Ольга шла в Радиокомитет, упала без сил, стала замерзать, и вдруг услышала прямо над собой свой голос из уличного репродуктора – звучала записанная накануне передача. Ольга с третьей попытки встала и пошла, слушая свои стихи, написанные после установления блокады. С неукротимым чувством голода, опухшая, она писала поэму «Февральский дневник». Но первое название у этой работы – «Январский дневник» – ей казалось, что после страшного декабря сил дожить до февраля у неё попросту не будет. 22 февраля 1942 года Берггольц читала свою поэму, которую считала лучшей, из написанного во время войны, по радио. Чтобы как-то поддержать истощённую до крайности поэтессу глава Радиокомитета Виктор Ходоренко отправил её на два месяца в «творческую» командировку в Москву. 1 марта 1942-го она вылетела на военно-транспортном «Дугласе» в столицу. От тепла, сытости и уюта она убежала через 50 дней. Вернувшись, она прочитала коллегам «Февральские дневники». Для этого поэтесса, рискуя простудиться, надела праздничное чёрное платье, и читала, наперекор холоду и голоду.
Однако издать отдельной книгой «Февральский дневник» или, хотя бы, прочесть его по радио, ей не позволили – про то, что происходило в Ленинграде, говорить и писать было строго-настрого запрещено: ленинградцев в Москву не эвакуировали, везли в Поволжье, на Урал, в Западную Сибирь, и москвичи не слышали рассказов блокадников. Ольга хотела выступить в ЦДЛ, но её вызвали, и предупредили, что про то, что в городе высокая смертность от голода и морозов, что нет топлива, воды и электричества, не работает канализация, что прямо на улицах лежат тела замёрших людей, говорить нельзя. Единственное, что ей удалось сделать для голодающих коллег, это выпросить в Наркомпищепроме 7 ящиков апельсинов и лимонов – это было не лакомство, а единственное в тот момент возможное средство от цинги, сто банок сгущёнки и 10 кг кофе – снова не как утреннего напитка, а как кофеина, который позволял не упасть от слабости. В военно-медицинском управлении Берггольц сумела собрать немного лекарств. Всё это нужно было отправить самолётом в Ленинград, а для этого предстояло поехать на аэродром.
Когда ослабевший от голода ленинградец брёл своей падающей походкой по почти безлюдной заметённой снегом улице, он шёл от репродуктора к репродуктору: там, где кончалась слышимость одного, начиналась слышимость другого – это была путеводная нить, которая, не давала человеку заблудиться. Говорят, соловья баснями не кормят, но сколько же тысяч людей спасли в Ленинграде те басни…
Одно время сотрудники Радиокомитета перестали уходить домой: во-первых, чтобы не тратить силы на дорогу и не рисковать потерять карточки, которые отбирали и воровали, во-вторых, в помещении поставили буржуйки, город выделил дрова, и было хоть немного, но тепле. Раскладушки стояли между столами, здесь же копошились дети.
Смерть мужа
29 января 1942 года умер муж Ольги Николай Молчанов. Он хотел защищать город, но его по состоянию здоровья вернули из окопов. Зимой 1941-го он писал статью о Лермонтове, но закончить не успел. Ольга отвезла мужа в госпиталь, когда поняла, что сама его не поднимет. В госпитале кроме валерьянки других лекарств не было. Его убивала и болезнь, и страшная дистрофия, он не мог есть, и доктора пытались кормить его через зонд. Но организму уже устал бороться, и ничего не принимал. В день, когда Молчанов умер, Ольга единственный раз за всю блокаду заплакала.
Отец
Ольга всю жизнь хранила икону Ангела благого молчания, подаренную ей матерью. Немое отчаяние преследовало Ольгу Фёдоровну и её близких. В 1942-м из Ленинграда выслали её отца, военного хирурга, который лечил людей в крохотной фабричной больничке. Немцев из города выслали ещё летом-осенью 1941-го, но и после этого город очищали от лиц с сомнительными фамилиями. Видимо, Фёдор Христофорович в анналах НКВД числился немцем. Ольга обзвонила всех своих знакомых в Смольном и в местном отделении Союза писателей, но помочь отцу не могла – его отправили в Красноярский край. У Ольги была такая же фамилия, но её не тронули, что лишний раз свидетельствует о том, что в высших эшелонах власти города понимали, какое значение её голос имеет для Ленинграда.
О своих военных стихах Берггольц говорила, что не все они совершенны, не все прозрачны, но все они больны и живы, как сама жизнь. В конце войны на Берггольц и на её блокадные стихи обрушился поток обвинений. Её упрекали, что она слишком много пишет о страданиях, о голоде и холоде, о тяжком быте, о выживании, что нет победного пафоса, любви к Сталину, партии и Родине. Но она была человеком не управляемым, вернее, ею управляли справедливость, правда и собственное достоинство. Все её дневники и письма кричат об одном – не забыть и не простить.
После войны
В 1944-м в Ленинград вернулся отец, от которого она никогда не отступалась и не отрекалась, и они встретились. Она не отреклась и от Анны Ахматовой и Михаила Зощенко после погромного постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград», и в августе 1946-го газета «Правда» шельмовала Берггольц за то, что она превозносит и раздувает авторитет Ахматовой. Когда у Ахматовой отобрали карточки, Берггольц каждый день приносила ей суп. Наконец, она поехала в Москву, стучалась во все двери, и вернулась в Ленинград с карточками для Ахматовой. Позже Берггольц посвятила ей цикл стихов. Она вступалась и за Даниила Гранина.
Ольга Берггольц и Анна Ахматова
В 1943-м Ольгу Берггольц наградили медалью «За оборону Ленинграда», после войны – медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.». За написанную в 1950 году поэму «Первороссийск» Берггольц получила Сталинскую премию III степени, в 1967-м – орден Ленина, в 1960-м – Орден Трудового Красного Знамени, через 19 лет после смерти стала почётным гражданином Санкт-Петербурга.
В 1959 году вышла повесть Ольги Берггольц «Дневные звёзды». Она считала, что это её главная книга, почти дневник. Книга не была закончена – во второй части должны были появиться тайные дневники, но не случилось – снова изменилось время. Частично её дневники напечатали только в начале 90-х, полностью – уже в новом веке.
«Никто не забыт, и ничто не забыто»
Свой последний сборник стихов Берггольц назвала «Малыш», потому, что он вышел в издательстве «Детская литература», и о в этой детской книжке цензура ничего не вымарала. Так в то время делали многие – Валентин Катаев, Самуил Маршак, Агния Барто.
Через много лет после войны Берггольц приехала на Пискарёвское кладбище, и впервые увидела памятник и гранитную стену – молчаливый камень, охраняющий братские могилы. Она должна была дать этому камню слова и голос. Она их нашла: «Никто не забыт, и ничто не забыто». Слова эти обращены не только наружу, но и внутрь, они адресованы и к тем, кто слушал её стихи в блокаду, и, наверное, слышит на небесах.
13 ноября 1975 года поэтесса всея Ленинград Ольга Берггольц, чей голос звучал в эфире почти все 872 дня блокады, умерла. Было ей 65 лет. Перед своим уходом она попросила, чтобы похоронили её на Пискарёвском кладбище, чтобы лежать с теми, с кем пережила весь ужас блокады. Но чиновники в столице и в Ленинграде решили упокоить её на престижном Волковом кладбище на Литераторских мостках.
автор: Николай Кузнецов
