Будущий советский поэт Михаил Светлов родился 17 июня 1903 года в городе Екатеринослав, который часто менял свои имена. Был он и Новороссийском (не путать с черноморским Новороссийском), и Днепропетровском, но не в честь Петра I, а в честь революционера Григория Петровского, который 16 лет возглавлял Центральный Исполнительный Комитет СССР, высший в то время орган государственной власти в стране. Сегодня родной город Светлова называется Днiпро. Отец Арон Борухович Шейнкман был ремесленником, мать Рахиль Ильевна, занималась, в основном, домом и детьми – Мишей и Лизой. Жили очень бедно, но в еврейских семьях было не принято, чтобы женщина работала.
К культуре Миша начал приобщаться с того дня, когда отец принёс в дом большущий мешок, в котором угадывались книги. Кто-то хотел выбросить сочинения русских классиков, но Арон Борухович святотатству свершиться не позволил, и выкупил всё это богатство за рубль с полтиной вместе с тарой. Публичную библиотеку отец создавать не собирался – он вообще плохо умел читать. Покупка имела чисто утилитарное назначение: мать Миши была большой искусницей по части жарки семечек, о чем знал весь Екатеринослав, и от покупателей отбоя не было, а из книжных страниц получались прекрасные, но, главное, одинаковые кульки, что в торговле таким товаром имело важное значение. В общем, после сбора подсолнечника, семечный бизнес процветал, принося в семейную казну пусть и небольшие, но деньги. Миша убедил родителей пускать книги в торговлю только после того, как он их прочтёт. Тогда-то он узнал, что великих поэтов Пушкина и Лермонтова убили на дуэлях, и что дуэль – это не убийство, а поединок. И ещё поразило его слово «секундант»: он был убеждён, что это часовщик, ремонтирующий секундные стрелки.
Писать стихи Михаил начал очень рано. В 1917-м, когда ему было 14, получив первый гонорар за стихи, опубликованные в городской газете «Голос солдата», он купил огромный каравай белого хлеба и принёс его домой – белый хлеб в семье был только по большим праздникам.
Едва достигнув совершеннолетия, в 1919-м, Михаил впервые в жизни вступил в должность – он возглавил отдел печати Екатеринославского губернского комитета комсомола. Уж такое было время – Гайдар, как все знают, в этом возрасте полком командовал. Губком принял решение издавать первый на Украине комсомольский журнал «Юный пролетарий». Громыхала Гражданская война, не было ни бумаги, ни красок, ни типографских рабочих, но несколько номеров, хоть и со скрипом, всё же вышли в свет.
В комсомол Михаил вступил, поскольку искренне верил высокие идеалы, в человеческое счастье. В эти идеалы своей юности, в то, что было задумано, а не в то, что получилось в действительности, он верил до конца жизни, и не его вина, что эти идеалы так и остались несбыточной мечтой.
Примерно в это же время Михаил Шейнкман стал Михаилом Светловым. Тогда многие жили под другими фамилиями – сказывались годы конспирации. Высшие руководители страны – Ленин, Сталин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Киров, Молотов – носили придуманные фамилии. На более низкой ступеньке было то же самое – полпред в Лондоне Ян Ляховецкий стал Майским, флотоводец Филипп Иванов – Октябрьским. Не отставали и литераторы. Самым знаменитым был Алексей Пешков, перекрасившийся в Максима Горького, Ефим Придворов стал Демьяном Бедным, Михаил Эпштейн – Голодным, Аркадий Голиков – Гайдаром, Василий Лебедев добавил к фамилии слово «Кумач».
В 1920-м Михаил Светлов пошёл добровольцем в Красную Армию, и пару лет повоевал на фронтах Гражданской войны. Стихи писать он не бросил, приобрёл некоторую известность, и в 1920-м его командировали на 1-й съезд пролетарских писателей. В 1922-м он ненадолго осел в Харькове, где вышел первый сборник стихов «Рельсы», затем переехал в Москву, поступил на рабфак, откуда его зачислили на литературный факультет 1-го Московского госуниверситета. Учился Светлов и в высшем литературно-художественном институте им. Брюсова.
В 1926-м Светлов написал «Гренаду» – едва ли не самое знаменитое своё стихотворение. Идея мировой революции в то время захватила многих, вот и герой «Гренады», мечтатель-хохол, воевал за Советскую Россию, дабы потом, победив всех врагов, пойти воевать в Испании, чтобы землю в Гренадской волости отдать крестьянам. Тут возникли некоторые сложности перевода: город в Андалусии называется, всё-таки, Гранада, а Гренада – это государство в Карибском море, и говорят там не по-испански, а по-английски. Сначала я услышал песню «Гренада», которую уже в 60-х написал Виктор Берковский, а потом кто-то мне рассказал про испанский город, и я, по незнанию, несколько раз поправлял рассказчика: не Гранада, а Гренада, как у Светлова.
Вряд ли в ХХ веке был хоть одни комсомолец, который бы не знал наизусть или хотя бы не слышал «Гренаду» – её читали со сцены, она звучала по радио и как стихотворение, и как песня: многие композиторы положили её на музыку. Говорят, что даже Маяковский частенько начинал свои поэтические вечера с «Гренады», словно это он её написал. А песня оказалась пророческой: спустя 10 лет в Испании началась гражданская война, и «Гренада» стала гимном интербригад, её любили советские военные советники и лётчики, набиравшиеся боевого опыта в небе Испании. Пророческими стали и строки про то, что отряд не заметил потери бойца. Не знаю, какой смысл в них изначально вкладывал Светлов, но отряд не заметил потери многих-многих бойцов: в Советском Союзе цели всегда ценились выше отдельной человеческой жизни. Ведь гибель одного человека – трагедия, гибель миллионов – статистика.
В конце 20-х Светлова исключили из комсомола за то, что он вместе с Иосифом Уткиным и Михаилом Голодным нелегально печатал газету «Коммунист», в которой поддерживал троцкистов. Причём, печатал в буквальном смысле слова: он устроил типографию в своей квартире – сказался типографский опыт, полученный в Екатеринославе. Тогда их простили – Николай Гумилёв, Николай Заболоцкий, Осип Мандельштам, Борис Пильняк, Ярослав Смеляков, Даниил Хармс, Варлам Шаламов пострадали куда сильнее. Кто за больший, а кто и за меньший проступок. Но Голодный погибнет в автокатастрофе, через год после Соломона Михоэлса, которого тоже сбила машина. А Светлов в комсомоле потом восстановился. Правда, при жизни никаких наград за свои стихи и песни он так и не получил.
Тем не менее, издавали Светлова весьма охотно: в 20–40-е годы вышло три десятка сборников его стихов. В середине 30-х он написал пьесы, которые ставили на сценах московских театров. По его же словам, сочинение стихов по сравнению с драматургией – это санаторий повышенного типа. Его шуточную пьесу о коллективизации «Глубокая провинция» поставил замечательный режиссёр Алексей Дикий (кстати говоря, именно он дал путёвку в жизнь другому поэту – Алексею Фатьянову). Сталину пьеса не понравилась, и началась газетная травля Светлова. Он как-то, как всегда, заметил, что время шло как милиционер, и часто его штрафовало. Про себя он говорил: «Я – маленький заяц советской поэзии, и что никакие собаки меня не догонят».
Когда началась Великая Отечественная война, Светлова направили военным корреспондентом «Красной звезды» на Ленинградский и Северо-Западный фронты. Воспетый им в «Каховке» бронепоезд прочно застрял на запасном пути: отступали на всех фронтах. Однажды после долгих уговоров разведчики взяли его с собой. Когда они, возвращаясь с «языком», уже перешли на свою территорию, начался сильный артналёт. По тогдашней доктрине окопов не было, каждый солдат вырывал себе отдельную ячейку. Светлов бегал между ними, и чувствовал себя, как в коммунальной квартире: жить можно, но спасаться негде.
В 1943-м Светлова откомандировали в политотдел 9-го танкового корпуса 1-го Белорусского фронта, с которым он дошёл до Берлина, получил две «Красные звезды», несколько медалей. Прославился он тем, что в одиночку взял в плен четверых немцев. В том же году он написал одно из лучших своих стихотворений – «Итальянец», в котором спрашивал убитого неаполитанца, что ж ему дома-то не сиделось, какого чёрта он припёрся умирать за тысячи километров от своего Неаполя. В те годы примерно об этом же Константин Симонов написал стихотворение «Если дорог тебе твой дом», которое народ назвал вдвое короче – «Убей его!», а чуть позже Илья Эренбург был ещё более лаконичен: свою статью в «Красной звезде» он озаглавил просто: «Убей!»
Окончилась война, Светлов вернулся к мирной жизни, продолжал писать стихи, жил в Камергерском переулке в самом центре Москвы, читал лекции в Литературном институте, который вырос из Брюсовского.
В июне 1953-го в Центральном доме литератора праздновали 50-летний юбилей Светлова. Обычно, после того, как выступили все поздравляющие, юбиляру полагалось сказать несколько благодарных слов партии и правительству, и пообещать и дальше трудиться на благо народа и страны. Светлов, впрочем, как и всегда, поступил по-своему: он прочитал написанное накануне лирическое стихотворение «Сулико», посвящённое его жене Родам Амираджиби, бывшей грузинской княжне.
Михаил Светлов, его жена Родам Амирэджиби и сын Александр
У Светлова была какая-то совершенно удивительная способность притягивать к себе людей. Когда он куда-то приходил появлялся, вокруг него почти мгновенно собирались люди. Он всегда был очень весел, ироничен и самоироничен, смеялся заразительно, и заражал этим смехом окружающих, обладал потрясающим чувством юмора, но никогда не стремился острить: остроты получались сами собой, порой казалось, что помимо его воли. Эти качества позволили ему пережить многие невзгоды. Ещё при жизни Светлов совпал с легендой о себе. В лирике по его же словам, Маяковский – это бас, а Светлов – меццо сопрано.
Диссидентом Светлов не был, но всегда держался очень независимо. У него было ярко выраженное чувство собственного достоинства. Светлов не кокетничал в своих стихах, он искал героя, созвучного себе. Он всем помогал – где советом, где дружбой, где деньгами. Он говорил, что дружба – понятие круглосуточное. (А спустя много лет Олег Митяев, по сути, процитировал Светлова: «Дружба – это круглосуточно, хоть пожар, хоть урожай. Это чувство нерассудочно…»). И стихи у него были такие же, призванные помогать. В общем, никому не причиняя зла, жил и жил он в середине века. Он считал себя счастливым человеком, и был абсолютно убеждён в том, что, когда люди его потеряют, они загрустят, а, значит, он для чего-то и для кого-то существовал, значит, он был на свете не только прохожим. Памятник ему был без надобности, он хотел быть всегда со всем человечеством. И не важно, что что-то у него не получилось. Важно, что он хотел этого.
В 1959-м, когда хрущёвская оттепель то ли уже закончилась, то ли ещё теплилась, Марлен Хуциев начал снимать фильм по сценарию, написанному им вместе с Геннадием Шпаликовым. У фильма было несколько названий: «Застава Ильича», «Мне 20 лет», и одно из рабочих названий – светловские строки «Ты помнишь, товарищ…» В фильме был большой, на 20 с лишним минут, эпизод – вечер поэзии в Политехническом музее. Молодые, но уже знаменитые «шестидесятники» Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Григорий Поженян, Римма Казакова читали свои стихи, а Булат Окуджава впервые своё стихотворение спел. Всем им Светлов, которому тогда было 56, годился в отцы, но он, прочитав посвящённое Ольге Берггольц стихотворение «Старики», стариком-то как раз и не выглядел, со своим комсомольским задором он был моложе и естественнее некоторых довольно скучных и, порой, манерных персонажей. Это был с рождения неистребимый «советский старик», узнавший с течением лет начало, отрицающее финал.
Кстати говоря, Светлов любил употреблять слово «старик». Так он обращался не только к пожилым, но и к молодым людям, вкладывая в это слово какой-то ему одному ведомый смысл, вероятно, желая подчеркнуть, что, хотя собеседник и молод, но уже обладает достаточным жизненным опытом. Этим он сразу располагал к себе, никто из «стариков» не обижался, наоборот, всем льстила такая высокая оценка мэтра.
Давний друг Светлова Иосиф Уткин как-то сказал, что поэт это тот, кому ничего не надо, и у кого ничего нельзя отнять. Светлов возразил ему: «Поэт, это тот, кому нужен весь мир, и кто хочет сам всё отдать». Он не любил утилитарного отношения к жизни. Денег в доме почти никогда не было, всё время что-то закладывали в ломбарде, занимали, хотя Светлов всегда помнил, что берёшь деньги чужие и на время, а отдаёшь свои, и навсегда. На свой быт Светлов внимания обращал мало, у него не было выходного костюма, он мог 20 лет ходить в одном пальто и в старой кепке, никогда ничего не требовал, не грёб под себя.
Однажды, покупая продукты в магазине, Светлов дал кассирше четвертной, а она ему недодала десятку сдачи. Он сказал, что маловато будет! Но кто ж когда мог смутить советскую кассиршу: она ответила, что, возможно, ошиблась, и ей надо снять кассу, дала ему свой телефон. Назавтра он позвонил, и дама сказала, что деньги нашла. Светлов поехал в магазин, но по дороге купил большущий букет цветов и огромную коробку конфет, которые вместе тянули куда больше, чем тот злосчастный червонец. В магазине он долго расшаркивался, вручая эти дары кассирше, получил свою десятку, записал в книге жалоб и предложений, что такие честные люди украшают социалистическое общество. Самое смешное, что десятку эту он по дороге домой потерял. Дело было, конечно, не в деньгах – радость ему доставило то, что женщина оказалась честной.
Архива после Светлова не осталось, он писал на чём придётся: на листах отрывного календаря, на папиросных коробках. Бывало, он куда-то приходил, засовывал руку в карман, доставал оттуда обрывок ресторанного счёта, и читал стихотворение. «Итальянца» он написал на коробке из-под папирос «Казбек».
Курил Светлов безбожно, и, возможно эта страсть привела его к онкологии, с которой и сейчас-то не очень справляются, что уж говорить о середине 60-х. Но чувства юмора он не утратил до последнего своего дня. Буквально за несколько недель до смерти, Михаил Аркадьевич грустно сказал, что скоро будет, как бутылка «Боржоми», на которой написано: хранить в темном прохладном месте в лежачем положении.
Умер Михаил Светлов 28 сентября 1964 года, а спустя две недели, 14 октября с поста Первого секретаря ЦК КПСС сняли Хрущёва, и оттепель закончилась окончательно и бесповоротно. Кто знает, может, это и не случайное совпадение… Все свои литературные награды – Ленинскую премию и премию Ленинского комсомола он получил уже после смерти.
автор: Николай Кузнецов
