Рассказывают, что однажды новый кадровик спросил научного руководителя российского ядерного центра в Арзамасе-16 (Саров), какое у него воинское звание? Академик удивился: я не знаю, и пообещал при случае выяснить. Как человек обязательный, он, в свой первый же приезд в Москву зашёл в военкомат, и даже, говорят, довольно долго просидел там, пока вдруг не распахнулись двери военкома, и суетливый подполковник не бросился к нему с объятиями: «Товарищ генерал, ну что Вы тут сидите!» Таких генералов, как он, было немного, но на их счету были победы на самых главных направлениях.
От них зависела стратегия, от них зависела скорость движения научной мысли и технических решений.
В Юлии Борисовиче Харитоне ничего генеральского не было. Он родился в Санкт-Петербурге 14 февраля 1904 года. Его отец Борис Осипович Харитон был известным журналистом, ответственным редактором газеты «Речь» – органа кадетской партии. После высылки в 1922-м году из России обосновался в Риге, а после инкорпорации Латвии в СССР в 1940 году получил 7 лет лагерей, где и умер спустя два года. Мать, Мира Яковлевна Буровская была актрисой МХАТа. Родители развелись, когда Юлику было всего три года, мать уехала в Германию, а затем и в Палестину, и отец воспитывал сына один. Жили скудно, и мальчик помогал отцу, как мог: учась в реальном училище, он подрабатывал монтёром, писарем, не чурался любой работы. В 1920 он поступил в питерский Политех, а уже через год начал научные эксперименты в физико-техническом институте. Его научным руководителем был один из родоначальников химической физики Николай Николаевич Семёнов. После окончания института Харитона командировали в Кембридж, в знаменитую Кавендишскую лабораторию, где он под руководством Эрнеста Резерфорда подготовил диссертацию и получил докторскую степень.
Юлий Харитон с сестрами по отцу Лидией и Анной и воспитательницей Розалией Лоор
Фото: из личного архива Алексея Семёнова, биохимика, внука Юлия Харитона
Вернувшись в СССР Харитон многие годы руководил лабораторией взрывчатых веществ в Институте физической химии, преподавал Ленинградском индустриальном институте. Юлий Борисович не вышел ни ростом, ни статью, ни голосом. Он был щуплый и неказистый, очень тихий и интеллигентный. Его национальность была написана у него на лице, а в глазах отражалась вся многовековая грусть еврейского народа.
Но, тем не менее, он мог завладеть вниманием любой аудитории. А позднее и все его решения исполнялись неукоснительно.
Научным руководителем организации, решавшей важнейшую государственную задачу, Харитона выбрал сам Игорь Васильевич Курчатов. Именно он, пользуясь своим авторитетом, в самом конце войны предложил назначить Юлия Борисовича ответственным за разработку ядерного заряда атомной бомбы. Берия, отвечавший за ядерный проект утвердил кандидатуру, несмотря на то, что Харитон мало того, что был евреем, так ещё и сыном врагов народа. Да и сам Харитон два года провёл в Кембридже, что уж совсем не красило будущего академика. Сейчас-то мы знаем, что выбор оказался гениальным.
В конце 1945-го Юлий Харитон и Павел Михайлович Зернов – начальник ещё несуществующего КБ-11, на границе Горьковской области и Мордовской АССР нашли место, которое стало невероятно секретным, но в то же время было не так уж далеко от Москвы, имело с ней хорошую транспортную связь, обладало первоначальной инфраструктурой и возможностью создания столь же секретной экспериментальной базы – это всё-таки взрывы, слышимые достаточно далеко. Это был город Саров. Правда, тогда ещё не город, а монастырь – Саровская пустынь, особо почитаемая верующими. Колючая проволока надёжно опоясала ядерный центр, и уже через несколько лет местные крестьяне были убеждёны, что там испытывается пробный коммунизм. И это тоже было в известном смысле правдой, поскольку условия жизни учёных в Сарове по сравнению с тем, как жила послевоенная страна, были действительно коммунистическими, практически райскими: учёные как сыр в масле катались.
Конечно, в том, что произошло здесь так быстро, так успешно, есть заслуга многих, но, прежде всего, учёных и их научного руководителя Юлия Харитона.
Известно, что над ними страшной угрозой стоял главный атомщик страны Лаврентий Берия. Харитон, понимая свою незаменимость, часто вступался за сотрудников, которых по разным причинам собирались не только уволить из центра, но и отправить в места не столь отдалённые. Он звонил напрямую Берии, и говорил, что этот сотрудник ему чрезвычайно нужен, без него – как без головы и без рук. Вопрос, как правило, решался быстро и положительно. Такая смелость Харитона диктовалась не только научной и производственной целесообразностью, но и простой человеческой справедливостью. Успех зависел от кадров, которые нужно было беречь и воспитывать, особенно в части творческой самостоятельности и ответственности. Уж в этом-то Харитону равных не было.
Он мог обсуждать любую идею, что полностью оправдалось, особенно когда началась основная работа над термоядерным зарядом, когда в 1949-м прошло первое испытание первой советской атомной бомбы, которую Харитон называл «цельнотянутой у американцев», в смысле – украденной (спасибо советским разведчикам), и когда появилась сахаровская «слойка».
Научная, конструкторская история идеи Андрея Сахарова и тех дополнений, которые предложил будущий нобелевский лауреат Виталий Гинсбург, хорошо известны. И как рождалась комбинированная бомба, в которой слои тяжёлых делящихся элементов перемежались с лёгкими водородными слоями, и как с лёгкой руки Гинсбурга появилась «Лидочка» – горючий дейтерий литий–6. А вот другие важные шаги почти неизвестны. В апреле 1949-го директор Физического института АН СССР Сергей Вавилов направил Берии записку будущего академика и нобелевского лауреата Игоря Евгеньевича Тамма о предложенной Сахаровым «слойке», об использовании лёгких элементов в качестве ядерных взрывчатых веществ. Записка Тамма попала на отзыв Харитону, который ответил, что «предложение по так называемой «слойке Сахарова» заслуживает самого серьёзного внимания. Основная идея физически наглядна и чрезвычайно остроумна». Эта рецензия оказалась решающей. В июне 1949-го Берия командировал Сахарова в КБ-11. Он был единственным из группы Тамма, кто получил допуск в Арзамас–16.
Ускорить разработку водородной бомбы можно было гигантским количеством математических вычислений, но не было быстродействующих ЭВМ, что крайне замедляло работу. Харитон писал Берии о необходимости устранения отставания нашей страны в области машинной математики от США, где уже имелось 8 ЭВМ. У нас же только заключительные работы по «слойке» были проведены на первой отечественной ЭВМ.
Несмотря на серьёзное продвижение работы по «слойке», Берия очень осторожно оценивал перспективы этого проекта, поскольку эта задача потребует в 1951–1952 годах большого объема вычислительных и весьма сложных экспериментальных работ.
В США первый экспериментальный взрыв с термоядерными реакциями прогремел 9 мая 1951 года. Работа над ним и привела отца американской водородной бомбы Эдварда Теллера к мысли о новом подходе к конструированию бомбы. Идею ему подсказал Станислав Улам, польский еврей, эмигрировавший в США в 1936-м. Через полтора года, 1 ноября 1952-го, на атолле Эниветок в Тихом океане было испытано термоядерное устройство «Иви Майк» двухступенчатой конструкции Теллера – Улама. В качестве термоядерного горючего был применён жидкий дейтерий. Тротиловый эквивалент взрыва составил 10 мегатонн – в 700 раз больше, чем мощность «Малыша», сброшенного на Хиросиму.
2 декабря 1952 года Берия писал начальнику Первого главного (атомного) управления при Совмине СССР Борису Львовичу Ванникову и Курчатову: «Решение задачи создания РДС–6с имеет первостепенное значение. В США осуществлялись опытные работы с этим видом изделия. Нам нужно сделать всё, чтобы обеспечить успешное завершение научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, связанных с РДС–6с».
К расчётно-теоретическому обоснованию РДС–6с привлекли учёных из института физических проблем – группу Льва Ландау, из математического института под руководством Мстислава Келдыша, из физико-энергетического института под руководством Дмитрия Блохинцева. Наступал новый 1953-й год. В Арзамасе-16 обстановка предельно напряжённая. 26 июня 1953-го объявили врагом народа и арестовали Берию.
Испытания первого термоядерного заряда решили провести 12 августа 1953-го в 7.30 утра на Семипалатинском полигоне, там же, где проходили испытания первой советской атомной бомбы. Всё делалось с размахом и на полном серьёзе, по науке. На опытном поле на разных расстояниях от эпицентра построили жилые и производственные здания. В прочных наземных сооружениях и подземных бункерах установили 1300 измерительных приборов, кино- и фото камер. На открытых площадках и в укрытиях расставили боевую технику. Командный пункт, откуда управляли подрывом заряда, располагался в прочном железобетонном сооружении в 10 километрах от центра поля. В официальном заявлении ТАСС говорилось: «Испытания РДС–6 полностью подтвердило работоспособность физических и конструктивных принципов, заложенных в разработку этого типа термоядерного заряда. Тротиловый эквивалент взрыва составил 400 тысяч тонн». Испытание вызвало огромный интерес и волнение во всём мире. В США его окрестили «Джо–4» – 4 – порядковый номер советских испытаний, Джо – это Иосиф Сталин, хотя уже и не живой. Обработка и обсуждение результатов заняли 2–3 недели. Мощность взрыва и другие параметры оказались близкими к расчётным. Начальство было в восторге. Это был блестящий успех, а по нему и награды. Главный идеолог первой советской водородной бомбы кандидат физико-технических наук Андрей Сахаров сразу стал академиком. Его докторскую диссертацию утвердили только через месяц. Академиком стал и Харитон. Звезды Героев Социалистического Труда в третий раз получили Курчатов, Харитон – первые две в 1949-м и в 1951-м, Кирилл Щёлкин, во второй раз – Яков Зельдович. Сахаров и Тамм тоже стали Героями Социалистического Труда и лауреатами Сталинской премии. Однако вместе с успехом родилась и проблема: для того, чтобы получить большую мощность, нужно было очень сильно увеличить размеры, либо искать сверхидеи.
14 января 1954-го года Харитон получил докладную записку от Зельдовича и Сахарова со схемой и оценкой работы двухступенчатого ядерного заряда. Идея была заманчивая, но реализовать её было весьма проблематично. Так или иначе, это был верный ход: команда Харитона вплотную подошла к открытию двухступенчатой схемы с использованием радиационной имплозии.
Коллектив совершенно уникальных теоретиков и экспериментаторов в Сарове был очень трудно управляем, ведь чем ярче сотрудник, тем он более самобытен. Одна из заслуг Харитона – умение увлечь, так поставить дело, что даже в таком, практически неуправляемом собрании талантов, он обеспечивал чёткое выполнение поставленной задачи в минимальные сроки. Импульсом для наших учёных к открытию нового принципа конструирования термоядерного оружия, стало испытание американцами нового устройства под названием «Bravo» 1 марта 1954 года на атолле «Бикини». Американские физики, вероятно, поспешили, и просчитались: мощность взрыва превысила расчётную в 3,5 раза. Это создало массу проблем, и, прежде всего, с японским рыболовным судном «Счастливый дракон», которое накрыло радиоактивным облаком. Весь мир узнал, что у американцев появилась бомба в 1000 раз мощнее хиросимской. В КБ-11 поняли, что американская бомба в 40 раз мощнее сахаровской «слойки». Учёные в КБ-11 были вынуждены спешить, и в этом смысле «Bravo» действительно ускорило работы. Требовался решительный шаг. Но министр среднего машиностроения Вячеслав Малышев не поверил в новую идею Сахарова и Зельдовича. Всю ответственность взял на себя Харитон: именно он дал «добро» на разработку принципа конструирования двухступенчатого термоядерного заряда, предложенного Сахаровым и Зельдовичем. Такую же сверхидею выдвинули два Юрия – Трутнев и Бабаев. Началось соревнование идей. Позднее Сахаров вспоминал: «Несомненно, очень велика была роль Зельдовича, Трутнева и некоторых других. Может быть, они поняли и предугадали перспективы и трудности третьей идеи не меньше, чем я». Испытание РДС-37 провели на Семипалатинском полигоне То, что устройство сработало, было подарком судьбы. Учёные много не знали, и с трудом представляли себе, что произойдёт при температуре в десятки миллионов градусов в течение 0,001 доли секунды. Они заложили своё понимание, своё видение в конструкцию, и их ожидания не обманулись. Это был очередной триумф команды Харитона. Триумф великий ещё и потому, что по сравнению с «Bravo» это была настоящая бомба, которую можно было поднять в воздух и применять как реальное и очень мощное оружие. Вершиной всей этой термоядерной истории Харитона стала Царь-бомба АН-602. Главным энтузиастом испытаний был Хрущёв, публично объявивший, что учёные пообещали правительству бомбу мощностью в 100 миллионов тонн тротила. Технические трудности его не волновали – он верил своим атомщикам. Его больше беспокоил политический аспект. Разработка и испытания по времени совпали с пиком Берлинского кризиса, в результате которого появилась Берлинская стена, и он хотел продемонстрировать силу, показать, Советский Союз не шутит, что у него есть бомба небывалой мощности, превосходившая в несколько раз всё, что было взорвано всеми воюющими странами в годы Второй мировой войны, и возможность её изготовления. Бомбу взорвали 30 октября 1961 года на Новой Земле на высоте 4 километра. До сих пор нет единого мнения, какова бала реальная мощность взрыва, и нужна ли была такая сверхбомба.
Термоядерная история, особенно эта супербомба породили новое мышление, реальный взгляд на жизнь землян: человечество осознало своё единство лишь перед угрозой своего уничтожения бомбой. Абстрактное понятие единого человечества, о котором веками твердили философы, теперь стало конкретной реальностью.
Юлий Борисович Харитон умер в год 50-летия Арзамаса-16, 19 декабря 1996-го, не дожив двух месяцев до 93-летия. Его хоронили как солдата со всеми воинскими почестями. Хотя он и был штатским генералом, но для физиков-атомщиков он был полководцем самого высокого ранга.
автор: Николай Кузнецов
