4 апреля 1967 г. в г. Экибастуз в 150 километрах от центра области Павлодара и в 1 300 километрах от тогдашней столицы Казахской ССР Алма-Аты родился Николай Иванович Кремениш. Отец Иван Савельевич, болгарин, приехал в Экибастуз, тогда еще маленький рабочий поселок, в котором не было и 20 тысяч населения, в 1954 г. с Украины. Мать, Мария Семеновна, русская, тоже была приезжей. В семье уже был один мальчик, звали его Валерой. Городом Экибастуз стал аккурат, за 10 лет до рождения Николая, в 1957-м, хотя поселение было основано еще в XIX веке: рядом было открыто огромное месторождение каменного угля.
Население прирастало, по большей части, за счет комсомольцев, приезжавших со всех концов страны на строительство электростанций, работать на разрезах, где уголь добывали открытым способом – наиболее простой и наиболее дешевый из всех известных доселе способов добычи полезных ископаемых. За 18 лет, к 1979 г. численность населения выросло 2,6 раза. Несмотря на то, что в город приехали люди из Грузии, Дагестана, Прибалтики, Украины, Молдавии, Средней Азии, Армении и Азербайджана, проще сказать, откуда люди не приезжали, чем перечислить все республики, проживало много коренного казахского населения, национальный вопрос отсутствовал как таковой.
Детство у Коли было обычное, как у всей детворы в советское время. Учился в средней школе № 6, гонял в футбол, играл во всевозможные игры. Когда учился в 6-м классе, в школе создали специализированный класс с углубленным изучением физкультуры, спорткласс, проще говоря. Николая перевели в этот класс, и он стал заниматься легкой атлетикой.
Окончив 8 классов, Николай поступил в ПТУ, стал машинистом-экскаваторщиком, пошел работать на разрез «Северный», не самый крупный в городе: разрез «Богатырь», например, некоторое время был самым большим в мире угольным разрезом, а в 1985 г., как раз тогда, когда Николая призвали в армию, добыл миллиардную тонну угля.
Экономика республики росла очень быстрыми темпами, но персонала для работы на предприятиях города, области и республики в целом не хватало: Казахстан только по площади огромный, а людей там мало, можно сотни километров проехать, слева и справа – степь бескрайняя, и не увидеть ни одного населенного пункта. Поэтому в Кремле на высшем уровне было принято вполне разумное решение – предоставить молодым парням с рабочими профессиями отсрочку от призыва в армию. Но отсрочку эту никому не навязывали. Иными словами, человек мог сам выбирать: стать рабочим и в армию не пойти, потому что отсрочку можно было продлевать до 27 лет, или, даже став рабочим, все равно отслужить срочную.
Николай никогда не хотел быть военным, служить не рвался, к армии морально был не очень готов, но понимал, что, чем раньше отслужит, тем скорее вернется к гражданской жизни, но был уверен, что отслужит честно, что родителям краснеть за него не придется. Он прислушался к советам друзей, которые уже отслужили, и от отсрочки отказался. Повестка не заставила себя долго ждать, и 1 ноября 1985 г. Николай был призван на действительную срочную службу.
Здесь я, пожалуй, предоставлю слово самому Николаю Кременишу – лучше него вряд ли кто-то расскажет о том, что ему довелось пережить за годы службы в Афганистане и после нее. Рассказ чрезвычайно интересный, объемный, наполненный многими деталями, о которых я и не подозревал. Я ограничусь лишь небольшими комментариями, помещенными в скобки.
На призывном пункте сказали, что служить будут в Алма-Ате. Но когда привезли в Павлодар, половину людей отправили в Алма-Ату, а половину оставили. Приехал покупатель, и сказал, что летим в Москву. Так попал сержантскую школу инженерных войск в Нахабино под Москвой по специальности спецминер. Полгода изучали всевозможные мины, причем, не только отечественные, но и блока НАТО, Варшавского договора. Готовили очень серьезно, но определенно куда отправят, не говорили. Ходили разговоры, что будем служить в Польше, Болгарии, или в какой-нибудь другой стране социалистического лагеря. Об Афганистане вообще не говорили. Друг предложил попроситься в Афган. Я ему говорю: «Если приказ будет, мы и так туда попадем». Проситься сами не стали.
Подозрения, что готовят в Афганистан, еще в апреле появлялись. Тогда уже перестройка началась, и уже про войну в Афгане говорили, что ребята там воюют. В учебке КГБ проверял, беседы проводили, расспрашивали об отношении к различным событиям. В учебке было 4 роты, 3 роты расформировали, курсанты, получив звание младший сержант, отбыли к месту службы, а из нашей роты никого еще не забрали. Приехавшие покупатели все были с южным загаром. Я к одному подошел и спросил, куда отправляют. Он ответил, что в ТуркВО. Я спросил: «В Афганистан?» Он ответил, что никакого Афгана, все будут служить под Ташкентом.
Однажды всю роту в Москве загрузили в воинский эшелон, привезли в Черчик, где был сборный лагерь со всего Советского Союза, 3,5 тысячи человек со всех учебок. Отправка официальная была, торжественная, что еще более усилило подозрения. В Черчик приезжал ночью офицер, зачитывал фамилии, людей сажали в машины и увозили куда-то. И так несколько дней. Никто не знал, куда нас повезут. Как-то раз приехал офицер, назвал мою фамилию. Привезли в аэропорт Ташкент, и когда с ребятами стояли, думали, куда нас могут отправить – в ГДР, скорее всего, нет. Наверное, все-таки, поближе куда-то. Стюардесс спросили, куда летим, они успокоили – здесь недалеко, все нормально, ребята, скоро домой вернетесь. И снова про Афганистан не говорил никто. Когда самолет заходил на посадку в Кабуле, я увидел вертолеты, которые нас встречали, отстреливались от ракет, и понял, что, все-таки, попал в Афганистан. Вышел на трап – жара, вертолеты летают, гудят, десантники от самолетов идут, дембеля – к самолетам. Первое замешательство испытал, когда мы колонной пошли, увидел жителя местного, афганца, который в одежде своей традиционной сидел возле забора с автоматом и в деревянных башмаках–сабо. Я такие только в учебнике на картинке видел, и понял, в какую отсталую страну попал, и понял, что в стране этой идет настоящая война.
Потом покупатель приехал, такой прапорщик – в очках темных, рукава закатаны. Рембо, в общем. Он характеристики посмотрел, увидел, что я спецминер и экскаваторщик, предложил в саперном батальоне служить, сказал, что нужно еще два человека, и спросил, кого бы я хотел с собой взять. За то время, пока мы в Черчике и Ташкенте были, я с земляком познакомился, с Алишером Уловым из Гурьева (сейчас – Атырау). Вот его я позвал с собой, а он предложил взять с собой Михаила, с которым он был в учебке в Ашхабаде. Вот так втроем попали в Баграм, и полтора года служили вместе.
Всех саперов отправили в 45-й полк, там был сборный лагерь, а оттуда уже после прохождения карантина приехал покупатель из Баграма, из отдельного саперного батальона 108-й дивизии. Самыми тяжелыми были первые дни в роте: «духи» каждый день обстреливали, с непривычки страшно.
Когда мы приехали, может, к счастью, основная часть роты находилась на боевых действиях. В расположении роты едва процентов 20 личного состава осталось. Бойцы из весеннего призыва, которые уже уходили на дембель, службу несли, в караул ходили. Почти месяц мы притирались друг к другу.
Потом, когда основная часть роты с боевых вернулась, я увидел их настрой, темперамент, конечно, было не просто, но, наверное, под звездой счастливой родился, и когда основные силы роты вернулись в первый же день меня вызвали в каптерку деды, которые 1,5 года отслужили, думал, проверка начнется. В каптерке сидели дедушки, среди них был замкомвзвода Витя Топчишин, высокого роста, как и я, и он вежливо спросил: «Это твоя парадка?» Моя, говорю. Он продолжил вежливо: «Можно, когда я пойду на дембель, возьму ее?». Я говорю, конечно, возьми. Так мы познакомились.
Уже на первом теоретическом занятии стало понятно, насколько серьезно нас готовили в Нахабино: все мины, все ловушки и сюрпризы, которые на тот момент были, мы изучили, и к новой работе я был уже готов. Командир взвода первым из вновь прибывших меня взял на боевое задание.
Операция проходила в Фазабаде. Мы на полтора месяца туда уехали. Все по-походному: твоя плащ-палатка это и матрац твой, и одеяло и все остальное. Мы в любой момент были готовы к бою. Личное оружие – АКС всегда было при нас. (5,45-мм складной укороченный автомат, разработанный в КБ М.Т. Калашникова в конце 70-х – начале 80-х годов). Другого оружия по роду деятельности и не нужно было. Стандартный боекомплект – пять рожков, 2-3 пачки патронов, пара гранат, если подствольник брали, то пять гранат для него. Прямые боестолкновения у саперов были не часто, в основном, когда заходили в кишлаки. Но бывали такие дни, когда автомат раскалялся до бела. В комплект формы входил маскхалат, самодельные, как мы их называли, лифчики, чтобы не бренчало, бронник, каска, миноискатель, автомат. Обувь – по горам лучше берцев ничего не было, если на ровной местности, то трофейные кроссовки.
Ходить много приходилось, усталость накапливалась. Еще на бронетранспортерах передвигались, на БТР-70. Хорошая машина, скоростная, с отличной проходимостью. До этого были БТР-60.
Как-то раз, примерно через полмесяца после начала операции, встали в 4 утра и пошли по кишлаку колонной, а я так устал, что уснул прямо на бронетранспортере. Витя Топчишин очень жестко меня отчитал, отругал даже. Все по делу: заснув, боец мог упасть с брони, и хорошо, если не под колеса. Падение всегда приводило к остановке колонны, и если моджахеды поблизости находились, они могли колонну расстрелять на раз-два-три. Колонне вообще запрещено останавливаться. Когда человек падает с брони, колонна все равно останавливается, чтобы подобрать упавшего бойца. После этого случая и разговора с Витей я на броне никогда больше не засыпал. За полтора месяца первой своей боевой операции я получил настоящую закалку, полностью сформировался как солдат.
У Вити это должна была быть последняя операция – ему три месяца до дембеля оставалось, 100 дней до приказа. К сожалению, на этих самых первых моих боевых Витя погиб вместе с командиром взвода. Мы территорию зачищали от мин. Там, где должен был расположиться батальон, были обнаружены провода. Старший группы – командир взвода приказал всем отойти. Что произошло конкретно, мы не знаем, все отошли на безопасное расстояние. Командир взвода молодой, в Афган приехал вместе со мной. Они вместе с Витей остались на месте. Произошел взрыв фугаса. Сразу погибли и командир взвода, и его заместитель Витя. Скорее всего, они начали работать несколькими замыкателями. Те, кто устанавливает мины, знают, как работают саперы. Сапер может найти один замыкатель, а рядом может быть установлен другой замыкатель. Человек наступает, и происходит взрыв. Были случаи, когда находили мину или фугас, принимали решение сдернуть их, отходили на безопасное расстояние, за пригорок, чтобы спрятаться, но и там может быть установлен фугас. То есть, от одного ушли, а на другом подорвались. Всевозможных уловок было много. Обстановка сложная была. Мы учились, «духи» тоже учились, они ребусы загадывали, мы разгадывали. Они придумывали новые технические уловки, а мы эти уловки находили и обезвреживали. Моджахеды научились делать и противотанковые взрыватели, когда после откручивания крышки происходило замыкание. Предугадать было невозможно.
Почва там очень серьезная, поэтому для поиска мин применяли щупы, миноискатели. Если дело было в сухом русле (в Афганистане много высохших рек), можно только миноискателем. Со временем интуиция стала подсказывать, где установлен фугас, мина, это немаловажный фактор. В основном работали щупом. Много было фугасов, взрываемых дистанционно через провод, радиоуправляемых мин тогда еще не было (Доподлинно известно, что еще осенью 1941 г. советские диверсанты при помощи радиоуправляемых мин взорвали несколько объектов в Харькове).
Однажды разведчики захватили склад с оружием, нашли там мешок сапера, и отдали его нам. Содержимое мешка меня шокировало: там была продукция всего мира, не было такой страны, которая не была бы представлена. Весь блок НАТО – замыкатели, размыкатели, взрыватели, всякие приспособления, самодельные мины-ловушки, изготовленные очень профессионально. Там был очень хороший миноискатель английского производства, и потом я работал именно с ним. Если мина была в железном корпусе, наш миноискатель был эффективнее. Но в то время их применяли уже редко, пошли пластиковые корпуса, и наш штатный миноискатель не брал, а те, что работали на плотность, были тяжелые, и в жару его больше получаса – часа не потаскаешь. Собак использовали. В роте были свои собаководы и собаки, вольеры для собак, за ними ухаживали.
В одном ущелье я первую свою мину миноискателем сам нашел. Сколько в тот день их сняли, сказать не могу, но полный БТР ими загрузили. То есть поле было очень хорошо заминировано. В 86-м, когда в Рухе группа саперов погибла, командующий 40-й армией, чтобы жертв избежать, неофициально распорядился не снимать фугасы имины, и их стали сдергивать или уничтожать накладным зарядом на месте. После этого потерь стало меньше.
После успешной проводки очередной колонны вышли в 12 ночи из кишлака, зашли в дивизию, командир дивизии построил, и всю группу саперов представили к наградам за эту операцию. Я «За отвагу получил», другим Красную Звезду дали.
Те, кто служил в армии, тем более, воевал в Афгане, те работу саперов прекрасно понимают. Впереди колонны идет не разведка, не десантники, не пехота, а именно саперы. И машина первая – тоже наша, саперная. Мы первыми пешим порядком заходим в кишлак, группа прикрытия следом идет – разведчики или десантура, но впереди саперов одни лишь «духи». И первый снаряд, первая пуля, первый кинжал достаются саперу. Когда стрельба начинается это уже не работа саперов. Их задача – проводка, довести подразделение до определенного пункта.
В роте, слава Богу, благодаря нашим офицерам, нашим знаниям, подрывов было очень мало. Ребята гибли, конечно, но очень мало.
Во время работы мы, саперы, полностью отключались от всего. Все ощущения куда-то пропадали. Если бы были какие-то ощущения, они бы мешали работе. Так же как приходишь с серьезных боевых действий, первая мысль – я больше туда не пойду, но проходит день-другой, и все равно идешь, потому, что надо, и все нормально. И также, когда снимаешь мину, если начнешь думать, что если что-то случится вдруг, то лучше к ней не прикасаться, эмоций там нет. Работаешь, чутье подсказывает, что нужно сделать. Если чутье подсказывает, что ее лучше не трогать, то лучше не трогать.
Родители полгода не знали, что я в Афгане, писал, что служу в Монголии, не хотел маму с отцом расстраивать. Получилось, что писал родителям, а потом написал отдельно брату, но почта сработала плохо, и письмо родителям затерялось, а брат письмо получил, и мама — это письмо прочитала. И написала, что все будет хорошо, ничего не случится, что ты родился в рубашке. Если чувствовал, что туда идти не надо, не лез, но и не прятался, понимал, что просто так лезть нет смысла: одно дело выполнить задачу, другое – подставить свою голову. Но все равно чувствовал, что ангел хранитель оберегает.
Конечно, в советское время не принято было говорить о Всевышнем, о Боге, о каких-то ангелах хранителях, но все равно в душе во что-то ты верил. Родители были верующие, хотя от окружающих скрывали это и в церковь не ходили. Разговоры в семье были про веру, про обычаи, про традиции. И я всегда верил во что-то, что есть какие-то силы, которые тебя защитят, мы их не видим, но они нас защищают. Я еще со школы это чувствовал и в армии получил этому подтверждение всему этому.
Было много случаев, когда шансов на выживание просто не было, а выходил чистым. Один раз пришли в кишлак, и когда духи начали работать из безоткаток, одна граната упала прямо мне под ноги и разорвалась, а у меня ни одной царапины. Я вижу, как граната как в замедленном кино крутиться у моих ног и взрывается. Даже проследил как хвостик этой гранаты над головой пролетел, и видел, и куда он упал. Когда за дувал зашел, дар речи потерял. Ребята за дувалом лежали, и не видели, как все произошло. Когда смог говорить, рассказал им, они не поверили, сказали, что наврал со страху! Я же сапер, знаю все тактико-технические характеристики всех мин, фугасов, снарядов, знаю, какой у них радиус стопроцентного поражения. Знаю, что такого быть не может, но так оно было. И тогда я понял, что мама, когда писала, что все будет хорошо, наверное, что-то знает и что-то скрывает. И я был уверен, что вернусь живым. Лихачом не был, в герои не лез, голову не подставлял, но все задания выполнял честно.
Первое время я в тактике не очень хорошо разбирался. Сегодня понимаю, что «духи» засады ставили красиво, грамотно, и если бы смогли их вовремя разгадать, жертв было бы меньше. Понимание этого пришло с опытом. Несколько раз попадали в грамотно расставленные засады. Однажды зашли в кишлак, вышли на поляну. Видимо, чутье сработало. Остановились, и саперы без всякого приказа отошли назад, за деревья, и сразу начался обстрел, гранатометчики начали работать. Сапер по сторонам не смотрит, он смотрит под ноги, но краем глаза заметили движение справа. Кишлак пустой. Разведчикам сказали, что справа какое-то движение. Они говорят, что все спокойно. Броня отработала, мы сказали, по каким высотам стрелять, потому что человек, управляющий миной, сидит на самой высокой точке. Вышли на поляну, только начали переходить через арык, опять обстрел начался. Разведчики, которые шли сзади, залегли вдоль арыка, заняли удобную позицию. В это время один из наших саперов нашел провод. По этому проводу вдоль арыка мы сняли пять установленных душманами фугасов. Подрыва не было. Моджахеды просто и эффективно придумали: мы проходим через поляну, они нас встречают, мы залегаем вдоль арыка, потому, что удобно, и они уничтожают одним нажатием кнопки всю роту.
Однажды сопровождали пехотную роту в кишлак, который в круглом ущелье находился. Разветбат прошел через кишлак, поднялся в горы, а пехоте нужно было обойти вдоль по дороге. Мы зашли, увидели движение, сказали разведчикам. Когда пехота пошла, их расстреляли из ДШК (12,7 мм станковый крупнокалиберный пулемет, разработанный в 1938 г. совместно В.А. Дегтяревым и Г.С. Шпагиным. На вооружение Красной Армии принят в феврале 1939 г.). Если бы чутье сработало, если бы разведчики проверили, не было бы таких жертв. Душманы понимали, как пойдет стрелковая рота, пропустили ее в середину, и втроем – пулеметчик, гранатометчик и автоматчик расстреляли полроты.
Со старейшинами некоторых кишлаков заключали договоры, что оттуда стрелять не будут, и туда можно было заходить спокойно. Другие кишлаки были пустые – все уходили.
С официальной афганской армией – мы их «зелеными» называли, редко работали, непосредственного контакта, взаимодействия как такового с ними не было. В 1985–86 гг. понимали уже, что надежды на них мало. Когда мы зачищали территорию, они где-то рядом делали какие-то свои дела, а мы их как бы прикрывали.
Про историю Афганистана нам специально никто не рассказывал. Но я же в Казахстане вырос, знаю, что помимо христианства есть ислам, буддизм, знал, не в полном объеме, конечно, некоторые традиции и обычаи мусульман, уважал их, сложностей у меня в этом вопросе не было. Даже некоторые слова понимал, хотя говорить не мог.
В город мы выезжали только колонной, просто так для экскурсии никогда не выходили. Кабул проходили проездом. А так выезжали в кишлаки, на базар, если патрулировали, когда дежурили и дорогу проверяли.
Когда приходили на рынки, население относилось к нам очень дружелюбно. Восточный народ, своеобразный, гостеприимный, колоритный, торговаться на рынках было даже интересно. У них есть зазывалы в определенные магазины, зайдешь – подарок гарантирован, даже если ничего не купишь. Десять магазинов – десять подарков. (Для советского человека, привыкшего к дефициту и фиксированным ценам в магазинах – это был, наверное, шок). Чем больше базар, тем интереснее.
Зарплату платили чеками. Сначала было 7, потом подняли до 12-ти. Был магазин чековый, можно было чеки на базаре потратить. Чеки – золотой рубль, на них по всему миру можно было отовариться. Местное население и советские рубли брали, потому что много афганских детей училось в Союзе. Мы покупали в основном напитки, конфеты, печенье. Джинсы покупали, я домой привез брату, снохе джинсы. На тот момент это валюта была. Много косметики, парфюмерии покупали. Подарки домой, конечно, привез. Запрещали, но в чемоданчике привез. (Чеки Внешторгбанка СССР и Внешпосытога можно было «отоварить» и в Союзе, в магазинах «Березка», но это было не очень выгодно: аналогичные товары там стоили существенно дороже, чем за границей. На черном рынке в то время чек стоил в 2 – 2,5 раза дороже наминала, но, продавая чеки, можно было угодить под 88-ю статью УК, предусматривающую по милости Хрущева наказание за незаконные операции с валютой и валютными ценностями вплоть до расстрела).
Те, кто пришел в Афганистан вначале, жили в палатках, спали на земле. И проблемы с водой у них были серьезные. А у нас условия проживания были вполне приличные. Батальон находился непосредственно в Баграме при штабе дивизии – 3 роты разведбата, наш батальон и артбатальон. С акклиматизацией как у жителя Казахстана проблем больших не было, хотя, конечно, было жарковато. В 1986 г. мы сопровождали до Термеза первые 6 полков, которые из Афгана выходили. С ними вышел стройбат, а мы на их место заселились. Они для себя все хорошо благоустроили – казармы, бассейны, вода, своя скважина. На боевых наш батальон никогда без воды не оставался, потому что дорожная рота, которая обеспечивала водой всю дивизию, имела автоцистерны, проблем с водой не было. Другое дело, когда выходили на задания, на большие расстояния, тогда бывали особенно в пустыне, воды иногда не хватало. Выходили из положения
На питание грех было жаловаться. Конечно, были моменты, когда уходили на задание на сутки, а выходило, что на пять, но голодом сидели, выкручивались, рыбку ловили. Непосредственно в батальоне проблем с питанием вовсе не было, в дивизии тоже.
Артисты к нам приезжали не часто – боевые действия, все-таки, но приезжали. В дивизии бы свой большой клуб, когда Кобзон, Розенбаум приезжали в Афганистан, они всегда пели в этом клубе. (Иосиф Кобзон практически каждый год приезжал в Афганистан – 8 раз за 10 лет, и выступал перед бойцами 40-й армии. Александр Розенбаум в те годы был не столь известен, как Кобзон, в Союзе концертов у него было очень мало, знали его, в основном, по магнитофонным записям. Но афганцы его любили, и приезжал он к ним довольно часто. После одной из поездок он написал щемящую, пронзительную песню «Черный тюльпан», которую знают все ветераны афганской войны. По традиции концертных бригад Великой Отечественной, в Афганистан приезжали Эдита Пьеха, Лев Лещенко и многие другие советские артисты.). В нашей 108-й дивизии был создан вокально-инструментальный ансамбль «Каскад». Приходя с боевых действий пару дней отдыхали, чистили оружие, технику ремонтировали, перед выходом пять-шесть дней готовились. На досуг времени было очень мало. Но когда свободная минута выдавалась, шли в собачник – собачки хорошо расслабляли, купались в бассейне. По выходным кино смотрели, свой кинотеатр был. Зато время пролетало быстро.
Хоть и страшно было, хоть и война, время для шуток находили. Как-то на двух БТР приехали в Кабул, остановились в 180-м полку, и задержались там на два дня. Заняться нечем. И я предложил молодому пополнению организовать что-то. Когда поужинали, молодое пополнение устроило концерт – кто спел, дагестанцы и грузины лезгинку станцевали, кто-то фокус показал. Вечер на ура прошел. В другой раз стояли в пустыне, заняться нечем. Я вспомнил, что учился в спортклассе и предложил устроить «Веселые старты» (Была на советском телевидении такая передача: дети и родители соревновались в разных смешных эстафетах. Аналог ГДРовской «Делай с нами, делай как мы, делай лучше нас». Ее тоже показывали в СССР. Обе передачи пользовались у зрителей огромной популярностью). Создали две группы, участок сделали, мины разминировать, полосу пройти. Получилось весело, забавно. Пришел замполит, понравилось, приказал организовать это в батальоне, но я отказался.
Однажды после боевых, после очень тяжелого дня, в час ночи вернулись в дивизию, в роту попали в три ночи, браги выпили изрядно. Через два часа была команда выдвигаться на то же место. В суматохе сборов двоих человек оставили в расположении роты. У саперов работа на боевых такая, напряжение такое, что пить было невозможно. И никогда ничего с собой не брали, у местных не меняли. Голова должна быть трезвой, руки твердыми. В этой работе «наркомовские сто грамм» для храбрости могут только навредить.
Из Союза информации было очень мало. В основном, в письмах, хотя и в письмах писали мало, поскольку их перлюстрировали не только то, что писали мы, но и то, что писали нам. Приемник слушали, если какую-то волну поймали. (Это сегодня телевидение есть в любой точке мира – хоть в Эмиратах, хоть в Турции в любом отеле есть российские каналы в прямом эфире. В то время в Афганистане советское телевидение не показывало. не каждом углу). Газет, кроме «Красной Звезды» не было. В 85-м осенью, когда я ушел, началась перестройка, по радио услышали новые слова, новые веяния. Все было дико, необычно. Про события в Алма-Ате узнали из третьих рук. (17 – 19 декабря 1986 г. в Алма-Ате группа молодых людей, не довольных, по официальной версии, тем, что вместо ушедшего в отставку Первого секретаря ЦК Компартии Казахстана Д.А. Кунаева на его место был назначен человек не титульной в Казахстане национальности – бывший первый секретарь Ульяновского обкома КПСС Г.В. Колбин. Люди жгли машины, били стекла магазинов. «Правда» со ссылкой на ТАСС поместила сообщение об этом в номере от 18 декабря на последней, 6-й странице, до которой мало кто добирался).
За что Героя получил? Это было уже ближе к дембелю, летом, уже отслужил полтора года. Мы сопровождали колонну, заходили в кишлак сначала на первую заставу, потом на вторую, потом на третью, потом выходили. Участок был очень сложный: на последнюю заставу был проход такой, что ни вправо, ни влево уйти нельзя – с одной стороны дувал, с другой виноградник. Душманы это понимают и в этот момент начинают нас обстреливать, и гранатами закидывать, и все, что угодно. Во время операции этого дня от первой до второй, потом от второй до третьей заставы мы передвигаемся только бегом, иначе просто невозможно, когда нас обстреливают, мы стараемся быстро бегом перебежками уйти из-под обстрела. В один прекрасный момент мы поняли, что дальше по этой дороге мы не пройдем, выхода не было другого, и мы выскочили на виноградник. «Духи» никак не ожидали, что мы туда рванем. Мы забегаем в виноградник и встречаемся с ними с глазу на глаз. Я испугался и растерялся – очень все неожиданно произошло. «Дух» тоже растерялся, и я целый рожок сразу выпускаю, и он сколько сразу выстрелил, не знаю, может быть также рожок. В этот момент я не знаю, что мне подсказало, думать было некогда. Я видел только взводного, и я его прикрыл и накрыл. Что там было, как там было, убил я душмана или не убил, не знаю, это доли секунды. О чем думал? Не знаю, наверное, все-таки, думал о ближнем. Раз я так сделал, наверно о ближнем я думал. Тем более, это взводный. Потеря взводного в боевых действиях – тоже ничего хорошего. Были случаи, когда мы теряли командира. Он живой остался, просто был подрыв, командир роты был, старший группы, а я был командиром взвода, и на всю оставшуюся операцию я остался старшим группы, вся ответственность лежала на моих плечах, и это ничего хорошего. Конечно, опыт приобрел, но очень было сложно. Командир есть командир, тем более наши командиры жили вместе с нами, в наших бараках была комната, в которой жили офицеры, то есть, они видели, чем мы занимаемся, а мы видели, чем занимаются они. Это, вероятно, сближало, объединяло, не было деление на офицеров и солдат. Мы понимали, что он более старший, более опытный, и отношения были более дружеские.
Наверное, меня спас не только броник, наверное, это был ангел хранитель. Это был один из случаев, когда шансов выжить не было. Наверное, я должен был вернуться живым, и после того маминого письма. Ну да, бронежилет, но я знаю характеристики этого бронежилета. Опять же, под каким углом: если прямое попадание, то он прошивает бронник насквозь, обе половины прошивает. Если с другого угла, то может не пробить, ну, меня как шарахнуло, что я только на заставе, куда меня притащили, очнулся. Я вообще не понял, что произошло. С того момента я помню глаза этого «духа». Потому уже когда меня на заставу притащили, немножко отошел, сильно не придали этому значения.
Это второй случай был, когда меня убить должно было. Про гранату от безоткатки я уже рассказывал. Третий раз чуть БТРом не задавило. Из кишлака убегали, спрятавшись за броней, позади. БТРа. Не знаю, что меня дернуло оглянуться. В этот момент БМП ударяется в наш БТР. И я успел отскочить. Если бы я не оглянулся, он бы меня на две части разрезал. Это были три основных момента, когда погибнуть должен был, но даже ранения не получил. Ангел сохранил. И мама.
Многих ребят, в основном, посмертно к Герою представляли. Как-то вечером собрались офицеры батальона, меня пригласили. Я пришел, они говорят, что, решили, что от нашего батальона я самый достойный. Спросили: ты как на это смотришь? Ответил: если вы считаете, что я этого достоин, я постараюсь сделать так, чтобы вам за меня стыдно не было. Считаю, что я прожил все эти годы и ни разу не нарушил то слово, которое я им давал.
Предлагали мне остаться на сверхсрочной. Я отказался. А когда вернулся, увидел другую страну, пожалел. Сегодня иногда думаю, что нужно было стать военным.
Призван я был 1 ноября 1985 г., на дембель пошел 1 ноября 1987 г., т.е. служил ровно 2 года, день в день. За полгода написал маме, что, что бы не произошло, 7 ноября буду дома. Демобилизовался с первой партией, и дома был, как и обещал, утром 7 ноября.
В феврале или в марте 1988-го меня в военкомат меня вызвали. Военком сказал, что из Москвы пришла директива, проверяют тебя. По городу поползли слухи. Многие при встрече начали поздравлять. Я говорю, ребята, с чем вы меня поздравляете? Как-то пошли на футбол. Я вообще-то равнодушен к футболу, но тут так получилось. Посмотрели первый тайм, и пошли в парк рядом со стадионом. Сидим, тут прибегает Сергей одноклассник, поздравляет с присвоением Героя. Я разозлился. Оказывается, военком получил телеграмму о подписании указа, 5 мая, мужик он был классный, хотел быстро сообщить, а как? Придумал объявить на стадионе во время футбола. А мы уже ушли. Отец был на стадионе. Вечером военком нашел меня. 10 мая вызвали в Москву.
Приехал в Москву, встретили, проверили документы. Нас было пять человек, привезли в Кремль, Горбачев был где-то за границей, награждал Громыко. Нам машину выделили, гостиницу, питание, сказали, что после награждения можете остаться в Москве несколько дней покататься, погулять, но я в тот же день полетел домой.
До награждения я был просто афганец, отдавший долг Родине. А когда стал Героем, появилась большая ответственность перед товарищами, перед теми, с кем служил, перед родителями. Самое сложное, что не могу позволить себе то, что позволял раньше. И по сей день это самое сложное. Плохой поступок Героя-афганца бросает тень на всех афганцев. Мало совершить подвиг, надо его еще пронести его по жизни, не запятнать.
После войны очень сложно было пережить отношение людей к участникам войны в Афганистане. Неоднозначно люди относились, некоторые считали войну бессмысленной. Я в Москве учился в Горном, но не окончил, потому что страна развалилась. В Подмосковье есть госпиталь для слепых, там, в основном, саперы. Пригласили их в гости. Сидели за столом, выпивали. И в какой-то момент у одного парня, контуженного, что-то перемкнуло. Я плакал тогда, понимал, что сделать ничего не могу. Когда встречаешь людей, которые говорят, что нужно это было или не нужно, я им всегда говорю: если бы вы увидели этого парня, вы бы так не говорили. Этот парень поехал туда не деньги зарабатывать, не колымить, он поехал туда служить. Служить, чтобы ты спокойно здесь жил. Это мог быть кто угодно – я, ты, кто угодно. Человек достойно выполнил свой долг, защищал свою страну. И относиться к этому нужно достойно. Казахстан, Россия… Тогда это был Советский Союз, наша Родина. И сегодня я говорю, что придет момент, когда нужно будет Родину защищать. И если мы не будем относиться к этим ветеранам уважительно, мы не вырастим достойного поколения. Молодые скажут: кого защищать, от кого защищать?
Афганцам повезло, они едины, в любой бывшей советской республике афганца с семьей встретят добрым словом, помогут. У афганцев очень развито чувство дружбы, плеча, поддержки.
Я всем и всегда говорю: учите историю, зная ее, вы не совершите тех ошибок, которые совершили мы. Слушайте старших, не забывайте тех, кто погиб. Думайте, размышляйте, любите свою страну.
Не доучившись в Москве, Николай Кремениш вернулся в Экибастуз, и пошел работать на разрез по своей первой, мирной, специальности – экскаваторщиком. Был момент, когда на разрезе денег не платили, и они с женой торговали на базаре. Не гнушался и других заработков – руки есть, голова на месте. Да и семью-то кормить надо. Потом, когда ситуация в экономике Казахстана немного выправилась, на разрез вернулся. В 2004-м переехал в Алма-Ату.
Иногда ему снится, что его призывают в Афган. И он просыпался в ужасе, в холодном поту. И не дай вам Бог, пережить это.
автор: Леонид Павлов
