19 марта 1966 года в Минске, тогдашней столице Белорусской ССР родился Николай Геннадьевич Кобликов. Его дед, Фёдор Алексеевич Полищук воевал на 3-м Украинском фронте и погиб при штурме Будапешта за две недели до окончания войны. У мамы Веры Фёдоровны это был второй сын – первенец Сергей был на несколько лет старше. Отца в семье не было, мама работала инженером-химиком на заводе медпрепаратов, и будние дни мальчики большую часть дня проводили с такими же пацанами во дворе, или дома играли в шахматы, читали. Зато в выходные Вера Фёдоровна водила их в кино, летом они вместе ездили за город.
Сначала в школу № 28 рядом с домом, на улице Богдановича, пошёл Сергей, потом Коля. Сергей увлёкся авиамоделизмом, Коля больше интересовался спортом: он занимался плаванием и почти экзотическим в те времена большим теннисом. У братьев была одна мечта на двоих – мотоцикл. В этом они были не одиноки – в то время многие городские и сельские мальчишки спали, и видели себя в седле железного коня.
В деревне было попроще: там мотоциклы стояли во дворах у многих взрослых – автомашины были дороги, за ними можно было в очереди простоять не одну пятилетку, да и по сельским дорогам на тогдашних машинах не очень-то разъездишься. По сути, мотоцикл оставался едва ли не единственным моторным транспортным средством, не считая, разумеется, грузовика и трактора. Но на тракторе или грузовике детям ездить доверяли не часто, а вот мотоцикл они осваивали сразу после того, как вставали на ноги, и гоняли по деревне, поднимая пыль столбом, тем более, что сотрудники ОРУД – ГАИ в деревнях были редкими гостями.
В городах с мототехникой было куда сложнее, и многие отроки были вынуждены ездить на полумотоцикле – мопеде, или, того хуже – на недомопеде – велосипеде с мотором. Разница – как между крутым сотовым телефоном и пейджером. Самыми популярными были мопеды «Дельта» из Риги, и «Верховина», но больше всего на мотоцикл походил мопед «Карпаты» – оба их делали во Львове. Однако Сергей и Коля мопед не хотели, а мама мотоцикл купить не могла – лишних денег в семье не было. Чтобы у ребят появились средства на реализацию своей мечты, Вера Фёдоровна нашла им работу на почте. С Сергеем проблем не было – ему уже исполнилось 16, а вот для того, чтобы получить разрешение для устройства на работу Коли, маме с сыном пришлось побегать по кабинетам: 14-летних брали только с санкции райисполкома, и мальчик должен был лично сказать, что это не мама заставляет его работать, а он сам хочет. В кабинетах на подростка смотрели скептически: неужели советская мать не в состоянии его прокормить и одеть? Голодным, вроде, не выглядит, да и одет прилично. И допытывались, на что мальчик хочет потратить деньги – не на выпивку ли и не на сигареты? В конце концов, разрешение дали, братья всё лето разносили газеты, и к концу лета купили себе мотик. Хотели «Яву», но где там – денег едва хватило на уже хорошо побегавший, но технически вполне исправный «Минск-3». Это был потомок немецкого мотоцикла DKW RT 125, попавшего в СССР после войны в качестве репарационных платежей вместе с чертежами и оборудованием. В общем, почти такой же иностранец, как и «Ява». Мальчики были на седьмом небе от счастья, и на какое-то время даже учёбу забросили, днями напролёт пропадая в сарае, приспособленном под гараж – в то время во многих дворах были такие сарайчики, в которые до появления центрального отопления и газа хранили дрова и разную рухлядь.
Впрочем, для Коли это был не первый самостоятельный заработок. Когда ему было 9 лет он попал на «Фабрику грёз». Нет, не в Голливуд, конечно, но для ребёнка любая киностудия была сказкой. О кинокарьере, несмотря на природную пластику и артистичность, Коля никогда не думал, его больше железо интересовало, но так вышло, что он едва не стал артистом.
В родном Минске на киностудии «Беларусьфильм» режиссёр Леонид Нечаев, которому тогда не было и 35 лет, начал снимать двухсерийный музыкальный фильм «Приключения Буратино». Со взрослыми артистами всё просто: есть картотека, и режиссёр заранее предполагает, кто кого будет играть. На роль папы Карло утвердили Николая Гринько, Джузеппе – Юрия Катина-Ярцева, Карабаса – Владимира Этуша, Дуримара – Владимира Басова, черепахи Тортиллы – Рину Зелёную, Лисы Алисы и кота Базилио – семейную пару Елену Санаеву и Ролана Быкова. После выхода фильма даже шутливый вопрос появился: лиса Алиса – жена кота Базилио? В общем, совершенно звёздный состав, который мог позволить себе только советский кинематограф: в Голливуде гонорары артистов составляют солидную долю бюджета картины, больше двух-трёх звёзд было не потянуть, а советским артистам платили копейки, вот они и искали, где можно заработать и снимались в нескольких фильмах одновременно. Музыку к фильму сочинил Алексей Рыбников, написавший одну из первых советских рок-опер «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», а чуть позднее – «Юнону и Авось», попасть на которую в театр им. Ленинского Комсомола мечтала вся страна. Авторами стихов стали «шестидесятник» Булат Окуджава, известный всей стране после фильмов «Белое солнце пустыни» и «Белорусский вокзал», и Юрий Энтин.
А вот найти подходящих детей было не так просто. Далеко не каждый ребёнок может естественно вести себя перед камерой. Детей никто не учил сниматься в кино, и режиссёр перед каждой сценой должен подолгу объяснять ребёнку его действия. Если в кадре было несколько детей, невероятно сложно было добиться синхронности. Да и далеко не каждый родитель соглашался на то, чтобы его чадо снималось в кино: станет артистом или нет, это ещё бабушка надвое сказала, а вот школу пропустит, учёбу забросит, на второй год останется – не такая уж маленькая плата при сомнительных перспективах.
Артистов на роли Мальвины, Пьеро, Арлекина, Артемона нашли довольно быстро. Но подходящих мальчика или девочки с ослепительной улыбкой на главную роль не было. Повезло второму режиссёру Владимиру Поночевному – он, как всегда, случайно, увидел Колю, и, чуть ли не силой потащил их с Верой Фёдоровной на пробы. Нечаев, увидев мальчика, прыгал до потолка от радости: вот-вот подходит срок запускаться, а как это сделать без исполнителя главной роли? Кинопробы прошли успешно, и худсовет сразу утвердил Колю на роль Буратино.
Начались съёмки со всей их беготнёй и неразберихой, десятками дублей, детскими слезами и истериками членов съёмочной группы, простоями из-за дождей или из-за того, что директор картины чего-то ко времени не раздобыл. Но Коле всё нравилось, его даже затянула киношная кухня. Но через два-три месяца, когда был отснят приличный материал, случилось то, что происходит почти со всеми десятилетними мальчишками: он упал, и сломал не что-нибудь, а передний зуб. От ослепительной белозубой улыбки не осталось и следа. Нечаев посчитал, что длинный нос и щербатый рот – перебор даже для такого шалопая, как Буратино, но плёнки было жалко, из графика, как всегда, выбились, а сроки, как обычно поджимали. (Хотя, как знать, может, Буратино с отколотым передним зубом был бы ещё забавнее). Режиссёр решил до поры Колю с роли не снимать, и предложил Вере Фёдоровне отвести сына к дантисту, тем более, что в то время такие дефекты зубов у детей исправлять уже научились.
Вот тут и начались главные проблемы, круто изменившие судьбу Коли Кобликова. Кто бывал в советских стоматологических кабинетах 60-х – 80-х годов, поймёт: анестезии совсем не было, бормашинку доктор раскручивала ногой, словно швейную машинку. У нас в школе был кабинет дантиста, и нас в 1-4 классе водили туда регулярно. Пытка начиналась ещё до того, как я садился в кресло. Злая тётка грубым голосом то ли кричала, то ли шипела: «Иди, садись! Что прилип к двери?» На негнущихся ногах я подходил и втискивался в вонючее кресло – с детьми что только не случалось на этой Голгофе. Машинка начинала противно жужжать, тётка рявкала: «Открой рот!» Боль была такая, что хотелось залезть на стену. Я вертелся в кресле, как уж, слёзы лились рекой, хотелось выплюнуть ненавистную руку. А тётка, производя свои манипуляции, приговаривала: «Терпи! В плен к врагам пойдёшь, там новокаина не будет». Мне казалось, что тётка испытывает удовольствие от того, что мне больно. Потом я узнал, что это называется «садизмом». Но если лечение зуба было пыткой, то удаление – настоящей казнью. В районных детских поликлиниках дела обстояли не лучше, а официально платной медицины в то время не было. С тех пор много лет я не мог переступить порог стоматологического кабинета. И не то, чтобы боли боялся, а вот ступор какой-то охватывал, и ноги просто не шли.
Скорее всего, именно в такой зубной кабинет и попал Коля. Мальчика трясло, словно он сел на электрический стул, несколько раз чуть не откусил доктору пальцы, и тот просто не мог работать, Коля кричал так, что сбежались и врачи, и родители, ожидавшие своих чад в коридоре. Доктор сделал несколько попыток, а потом махнул рукой, и сказал, что с этим пациентом он работать не будет, хоть режьте его, хоть увольняйте – работу он себе найдёт, а вот без пальцев жить не хочет. Немного успокоившись, он сказал Вере Фёдоровне, что, может, ну его, это кино, может, Коле без него лучше будет. Вера Фёдоровна взглянула на сына, который едва отошёл от болевого и эмоционального шока. Коля поднял на маму умоляющие глаза, и этот взгляд всё решил: Вера Фёдоровна успокоила сына, сказав, что обойдутся они и без кино. Потом она, конечно, об этом своём решении пожалела, но это будет потом.
Пока же Коля получил свои первые заработанные деньги за три месяца съёмок – ну и что, что в готовый фильм попали только несколько кадров с его силуэтом – работал-то он честно, время потратил, школу запустил, а Леонид Нечаев и Владимир Поночевный бросились искать нового Буратино. Повезло и им, и обаятельному и улыбчивому Диме Иосифову, хотя переснимать пришлось много. Фильм показали по Центральному телевидению в начале 1976 года, и он имел оглушительный успех. Нечаев потом снял ещё 14 картин, среди которых особенно запомнилась «Про Красную шапочку». В этой картине также снялся Дима Иосифов, хотя и в эпизодической роли. Дима, а потом и Дмитрий Владимирович сыграл ещё в пятнадцати фильмах и сам снял 9, в том числе, по одному из эпизодов «Убойной силы» и «Диверсанта», и очень глубокую «Уходящую натуру» с блистательным Сергеем Колтаковым.
Жизнь после неудачи в кино не остановилась. Окончив в 1981-м восьмилетку, Николай поступил в профтехучилище № 9. В 1984-м, получив квалификацию инструментальщика, он устроился на Минский инструментальный завод. 18 лет ему исполнилось в марте, но в весенний призыв он не попал. К тому времени со срочной службы вернулся Сергей. Служил он не так уж далеко от Минска, в Бресте, и Николай с Верой Фёдоровной частенько его навещали. Они воочию убедились, что брату служится хорошо, да и сам он ни о каких армейских ужасах не рассказывал. Поэтому, получив в октябре 1984-го повестку из военкомата, Николай не испугался – он был готов к службе, и не очень переживал, куда пошлют.
А вот мама сильно волновалась: к тому времени уже почти пять лет части Советской Армии находились в Афганистане, и, пускай газеты, телевидение и радио рассказывали только о том, как наши солдаты строят дороги и школы, и что никаких боевых действий там нет, слухи о настоящем положении дел просачивалась. Да и цинковые ящики с «грузом 200» приходили родителям регулярно. Вера Фёдоровна пошла в военкомат, и там ей неопределённо ответили, что такого везения, как у старшего сына, служившего почти под боком у матери, уже не будет. Вера Фёдоровна не придала этим словам большого значения – страна-то большая, да и в странах Варшавского договора наши войска стояли – может, туда? Но где-то в глубине материнского сердца нет-нет, да вспыхивала тревога: не дай, Бог, Афган… Но Николая перспектива оказаться «за речкой» не очень-то тревожила – молодой был, не осознавал всей опасности, да и бравурные марши, звучавшие в СМИ, свою роль сыграли.
Когда Николая провожали в военкомат, Вера Фёдоровна случайно узнала, что команда, в которую определили сына, отправится сначала в учебку, а потом, в Афганистан. Вера Фёдоровна взяла на работе отпуск за свой счёт, и поехала в Фергану. В увольнение сына не отпускали, но дыры в заборах были во всех советских воинских частях, и мать с сыном за неделю, что Вера Фёдоровна пробыла в Узбекистане, виделись часто. Николай говорил ей, что всё будет хорошо, что он обязательно вернётся живой и здоровый, но бодрые слова сына мать не успокоили, и в Минск она вернулась с тяжёлым сердцем.
Скучать в учебке было некогда: опытные, уже побывавшие в Афганистане и хлебнувшие лиха инструкторы гоняли до седьмого пота. Они знали, куда ребят отправляют, понимали, что недоработка на полигоне и в классе может в бою закончиться трагически, а ставшая штампом суворовская поговорка «Тяжело в учении, легко в бою», может спасти жизнь многим солдатам. Николай от учёбы не отлынивал – он научился хорошо стрелять, преодолевать полосу препятствий, укладывать парашют. Однако зачем это умение нужно в горном Афганистане, где с парашютом не попрыгаешь, парням никто не объяснил. Может, потому, что готовили их для службы в десанте, а какой же он десантник, если не умеет укладывать парашют? Вот только в жизни этот навык Николаю так никогда и не понадобился…
В январе 1985-го рядовой Николай Кобликов стал стрелком 9-й парашютно-десантной роты 350-го гвардейского парашютно-десантного полка 103-й гвардейской воздушно-десантной ордена Ленина, Краснознамённой, ордена Кутузова дивизии имени 60-летия СССР. И было это уже в Кабуле. До отправки в Афганистан боевая дивизия, прошедшая Великую Отечественную войну, дислоцировалась в Белоруссии, в Витебске, и возможно, поэтому парня из Минска направили именно туда.
В Афгане было жарко. В тех пяти операциях, в которых участвовал рядовой Кобликов, он не раз добрым словом вспомнил инструкторов ферганской учебки: если бы не они, кто знает, дожил бы он до своей шестой операции. Но в той, последней, у Суруби, всё было почти так же, как у Константина Симонова в стихотворении «Сын артиллериста», написанном на другой войне, в 1942-м:
А через две недели
Шел в скалах тяжелый бой
Чтоб выручить всех, обязан
Кто-то рискнуть собой.
14 апреля 1985 года группа, которой командовал капитан Александр Николаевич Крамаренко, попала в окружение. Духи с трёх сторон обстреливали группу, прижимая её к минному полю. Капитан решил, что если они останутся, неминуемо либо погибнут, либо попадут в плен к моджахедам, и ещё не известно, что лучше. Стоило рискнуть, и попытаться уйти через минное поле. Минёров не было, да и времени на разминирование никто бы не дал – душманы были уже совсем близко. Идти первым, по сути, обрекая себя на верную смерть, вызвался рядовой Кобликов, а другие бойцы должны были идти по его следам на некотором отдалении, чтобы, в случае подрыва не зацепило осколками. Обалдевшие душманы даже не стали стрелять в спину, и, разинув рот, смотрели на десантников, медленно удалявшихся от них.
Закон подлости на войне действует так же неумолимо, как и в мирной жизни. Когда до края поля оставались считанные метры, и казалось, что группа уже в безопасности, под ногой рядового Кобликова раздался предательский щелчок. Николай замер на мгновение, но взрыватель противопехотной мины уже сработал. Шедший позади капитан Крамаренко бросился на выручку своему бойцу, и совершил роковую ошибку: он промахнулся, наступил не в след Николая, и тоже подорвался на душманской мине. Позабыв об осторожности, остальные бойцы бросились спасать Николая и командира, вынесли их с минного поля, и по рации вызвали «вертушки». Кабул был рядом, вертолёты долетели быстро, раненых доставили в госпиталь, но ранения у обоих были несовместимые с жизнью. Рядовой Николай Кобликов скончался в тот же день, его командир – 4 мая.
За мужество и героизм, проявленные при выполнении интернационального долга, рядовой Николай Геннадьевич Кобликов посмертно награждён орденом Красной Звезды.
автор: Николай Кузнецов
