Когда началась война, Вите Ефимову только исполнилось пятнадцать лет. А уже в шестнадцать он добровольцем пошел на фронт. С войны Виктор Михайлович вернулся в звании гвардии старшины, на груди сверкали орден Славы, два ордена Отечественной войны, две медали «За отвагу» и знак «Отличный разведчик».
— Виктор Михайлович, вы помните свой первый бой?
— Как его забудешь, когда в первом же бою меня ранило…После трехмесячной подготовки нас отправили под Смоленск. Там шли тяжелые бои. И вот после небольшой артподготовки мы пошли в атаку.
Все кричат «Ура! За Родину!», и я тоже. Подбегаем к немецким позициям. Вижу, немец из окопа высовывается и бросает в мою сторону гранату. А они у них на длинных деревянных палках очень далеко летят.
Мне бы упасть, укрыться, да куда там — несусь дальше. Граната падает передо мной и взрывается. Хорошо, что я был в каске и она от быстрого бега сползла почти на глаза. Чувствую сильнейший удар в лоб. Только и успел сказать: «Ой, маменька!..» — и сел на землю. Думаю, все, кончилась моя жизнь — голову оторвало! Потрогал — нет, голова на месте, лицо, правда, все в крови. И глаза стали очень быстро заплывать.
Я как сидел, так и продолжаю сидеть. Ору от боли во всю глотку. Наши мимо меня несутся дальше в атаку, пули, осколки свистят. Вдруг чувствую, меня кто-то к земле прижимает и кричит, чтобы я лежал.
Так и пролежал до темноты перед немецкими траншеями, пока меня санитары оттуда не вытащили. Я уже к тому времени вообще не видел — глаза полностью заплыли.
Попал в госпиталь. Как объяснил врач крупный осколок гранаты ударил мне в каску и просто разломил ее. И краями каски мне голову располосовало. Но ничего, подлечился. Дней через пять начал видеть. А на восемнадцатый меня уже выписали и направили на фронт свою часть.
— За что вы получили свою первую боевую награду?
— Дело было в мае 44-го, на границе между Смоленской и Витебской областями. Три дня мы сражались за высоту 222,9 — то мы ее возьмем, то немцы.
И случилось так, что наша рота потеряла связь — перебили линию. А нам очень нужна была поддержка артиллерии. Посылает ротный телефониста. Какое-то время проходит — ни связи, ни бойца. Посылает второго — он тоже не возвращается.
Спрашивает, кто может обрыв найти и линию восстановить? А я около года проработал электромонтером, знал, как и что соединить. Вызвался это сделать. Взял телефонную «нитку» в руку и рванул что есть духу.
Бегу и вижу впереди маленький овражек, заросший кустарником. Подбежал к нему, и тут мне как будто сердце подсказало: не иди дальше! И решил я этот овражек обогнуть и найти провод на его другой стороне.
Так и сделал. Обежал кругом, смотрю, вот он, провод лежит. Я его взял и потянул на себя. Тянется. Значит, обрыв в кустах. Потихоньку подползаю к кустам этим, и только голову поднял, вижу, метрах в десяти от меня сидят два здоровенных немца с автоматами. А рядом с ними лежит наш телефонист с перерезанным горлом. Я испугался, конечно.
Присмотрелся, чуть в стороне лежит наш второй солдат. Тоже зарезанный. А немцы о чем-то тихонько переговариваются, руками показывают. Меня не видят.
Думаю, что делать? У меня винтовка-трехлинейка. Одного я точно убью. А второй меня из автомата изрешетит. И тут вспомнил, что у меня граната есть в подсумке. Достаю лимонку и не бросаю, а аккуратно подкатываю ее им прямо под ноги. Они ее увидели, вскочили, и в этот момент граната взрывается. Немцы падают замертво.
Я хватаю провод, нахожу обрыв, скручиваю два конца, забираю автоматы и что есть духу мчусь в свои окопы. И вдруг слышу — наша артиллерия заработала. Слава богу, значит, обрыв был один, и я его устранил.
Прибежал, доложил ротному о погибших наших и убитых немцах. Отдал автоматы. Командир меня представил к медали «За отвагу». Это была моя первая и последняя «пехотная» награда. Остальные я получил в разведке.
— Вас за сообразительность сразу в разведку взяли?
— Не сразу. После этого случая мне командир сказал — будешь телефонистом! Надо — значит надо. Но прослужил я на этой должности недолго, наверное, неделю.
Как-то ротный посылает меня с разведчиками, чтобы я протянул «нитку» на нейтралку. Я взял катушку, оружие — карабин у меня тогда уже был. Дошли мы почти до немецкой траншеи, и тут немцы нас обнаружили. И давай палить! Головы не поднять!
Несколько разведчиков сразу погибли. Я забрал у одного из них автомат и начал отстреливаться, прикрывать отход своих ребят. Стрелял, стрелял, гляжу — один на нейтральной полосе остался. Пора, думаю, отходить.
Вернулся в свое расположение, а меня там командир взвода полковой разведки поджидает. Говорит, я договорился с командиром роты — ты будешь теперь разведчиком…
— Виктор Михайлович, работа разведчика на войне в первую очередь ассоциируется с взятием языка. Вы помните, как брали первого?
— Стояли мы тогда в Литве, юго-западнее Шауляя. У немцев там был сильно укрепленный район, и прежде чем начать наступление, требовалась хорошая разведка. А у нас никак не получалось. Ночей семь-восемь подряд ходили и мы, и дивизионная, и армейская разведка, и никак не могли взять языка. Я со своим ростом всегда был в группе прикрытия, а в группу захвата входили здоровенные мужики.
— То есть у вас была самая опасная работа?
— Да она у всех разведчиков опасная — одни непосредственно берут языков, другие их прикрывают и в случае чего вызывают огонь на себя, отвлекают противника…
В тот раз нас было восемь человек. Четверо — группа захвата, и мы — по два человека слева и справа. Наши провели массированный артобстрел, немцы попрятались в укрытия. Мы в это время подползли к ним вплотную, ворвались в окопы и схватили двоих.
