— Во времена моей молодости о генах никто понятия не имел. Сама наука, как известно, считалась реакционной и ложной. А вот службой в Красной Армии мы, мальчишки, буквально бредили. Но в итоге, ты прав, я оказался на сцене. Не знаю, возможно, стремление к лицедейству и в самом деле наша семейная наследственная черта. Вон и дочь Мария пошла по нашим с матерью стопам (В БДТ Лаврова взяли как бы «в нагрузку» к жене — выпускнице школы-студии МХАТ, многообещающей актрисе киевского театра имени Леси Украинки — Валентине Николаевой — М.З.) И внучка Оля играет со мной в спектакле «Перед заходом солнца». Но по большому, как говорится, по гамбургскому счету, служба-то как была, так и осталась при мне. Просто после армейской я перешел на театральную службу и все.
— Расскажите о своих встречах с Симоновым. Полагаю, не все наши читатели даже знают, что он — ваш тёзка, а Константин – псевдоним.
— Ну, этой темы мы никогда не касались, хотя отношения у нас были действительно доверительные, дружеские. Познакомились в Большом драматическом, когда ставилась его пьеса «Четвертый». Мы после спектакля посидели за рюмкой. Тогда Константин Михайлович и предложил мне роль Синцова в экранизации романа. Я, помнится, растерялся: «Он же совсем не такой, как я. Он — крупный, большой!» Симонов подумал и сказал: «Хорошо, если для вас это принципиально, то в продолжении романа Синцов будет среднего роста».
«Живые и мёртвые» мы снимали в Калининской области. Однажды на поле, где были вырыты окопы, появился военный газик. Из него вышел Константин Михайлович. Не поверишь, но у меня вдруг возникло ощущение, что вот там, за лесом, действительно — враг, а Симонов сейчас военный корреспондент, приехал к нам за материалом для своего фронтового очерка. Мы сидели на бруствере и долго разговаривали. Было много и других встреч. Как-то у себя дома он усадил меня за свой письменный стол, снял с полки несколько толстых папок и положил передо мной: «Здесь всё, из чего вышли «Живые и мёртвые». Возможно, пригодится вам в работе». Согласись, дорого стоило это писательское доверие ко мне, в то время почти неизвестному никому артисту. Мало того, что он как бы впустил меня в свою творческую лабораторию, так ещё дал понять, что принимает меня в соавторы образа Синцова. Есть у меня его подарки. А самая дорогая реликвия, постоянно напоминающая мне об этом замечательном человеке — его фотография с надписью: «Кириллу Лаврову от одного из военных корреспондентов. С любовью — К. Симонов». Скажу без преувеличения, этот человек сыграл громадное значение в моей судьбе. Если можно говорить о какой-то моей известности в народе, то она началась как раз с Синцова.
— Еще в советской критической литературе многие авторы упорно называли вас актёром-публицистом и на этом основании не все безоговорочно принимали вашего Астрова, того же Карнеева. Вы-то сами, какого мнения на сей счёт? Какие роли вам больше по душе, какие удались?
— Полагаю себя всё же характерным актером. И наибольшее творческое удовлетворение получаю от острохарактерной игры. Что же касается удач, то по внутреннему моему счёту их наберётся, ну, может быть, с пяток. Я как-то не очень обольщаюсь сделанным и, думаю, что по сей день во мне не исчез здоровый скептицизм. Вряд ли имею право хоть об одной роли сказать: «Вот то, к чему стремился». Из определенных приобретений могу назвать такие роли, как Синцов, Иван Карамазов, Башкирцев. Много ли в них публицистичности — не знаю.
— А каким требованиям, на ваш взгляд, должен отвечать современный актёр?
— Их очень много. Но если попытаться выделить какие-то отправные моменты, то я бы назвал нравственную позицию. Она должна быть у каждого художника, в какой бы сфере духовной культуры он ни трудился. Я, например, считаю, что даже блестяще сыгранную роль нельзя считать работой мастера, если актер не вложил в нее чётко осознанного личного чувства, не высказал собственной позиции до конца. Если зритель восхищается исполнительским мастерством, но остается равнодушным к содержанию роли — значит, актёр тоже работал впустую. С другой стороны, самые интересные, благородные, возвышенные идеи, самые глубокие и яркие переживания, не обличенные в художественно убедительную и законченную форму вряд ли взволнуют зрителя, даже если это будет узнаваемая классика. И, конечно же, актёр обязан иметь серьёзный и смелый взгляд на жизнь, подходить к сложнейшим проблемам современности с глубокими размышлениями и философскими обобщениями, тем более сейчас, когда разрушено столько ценностей и идеалов.
— Как сами вы относитесь к переменам, произошедшим за последнее десятилетие?
— Сложные чувства испытываю… На стартовом периоде преобразований, если так можно выразиться, даже не предполагал, что они примут столь обвальный характер. Конечно, мы все понимали, что необходимы изменения в обществе, мечтали о них. Наши лучшие театры были как бы предвестниками того, что называлось перестройкой. Много спектаклей, в том числе и в нашем БДТ, довольно смело поднимали больные и острые вопросы. Они подвергались тогда критике, иногда откровенным гонениям. Однако, чтобы всё произошло так стремительно, так лавинно и разрушающе, я не мог предположить даже в самых смелых прогнозах. И самой разрушающей, страшно необузданной силой явилась суверенизация. Наверное, процесс это вызревал давно и лишь искусственно сдерживался. Хотя я много бывал во всех союзных республиках и наблюдал, что давление на национальные чувства людей исходило чаще от местных государственных и партийных руководителей. А может, я не всё видел. Не знаю. Хуже другое: центростремительные силы, похоже, ещё не иссякли, что особенно остро проявилось в примере с Чечней. События, происходящие вокруг неё, производят страшно гнетущее впечатление.
Я твердо знаю одно: всё, что прививается насильно — обречено. Демократию тоже нельзя привить. Она должна родиться из потребности образованного культурного общества. Искусственно можно насадить только диктатуру, демократия должна вырасти. Ведь мы всё-таки ещё очень отсталый народ, во многом просто не дотягивающий до европейского понимания общественных проблем. На Западе демократия основана на огромной внутренней ответственности каждого члена общества: ему не нужно принуждать себя к нормальному и ответственному социальному поведению, он подготовлен к нему исторически и принимает демократические нормы, даже не думая об этом, — это способ жизни, это так же естественно для него, как пользоваться носовым платком, а не сморкаться на пол. Мы же в отношении к закону, к ближнему своему многих абсолютно элементарных вещей ещё не достигли. То, что возникло в стране вместе с перестройкой, именно исторически было полностью подготовлено. Где-то к середине восьмидесятых общество созрело для реформ — поэтому никакого насилия и не понадобилось, поэтому так дружно и легко все пошли на изменение строя, на отмену старых порядков. Когда выяснилось, что нужно что-то создавать взамен, обнаружилась наша неготовность к новой жизни, к тому, о чем мечтали. В теории всё может быть сколько угодно прекрасно, но общественная культура бывших советских людей, их политическая образованность явно недостаточны. Сразу впрыгнуть в демократию типа английской нам никогда не удастся — должно пройти время, должны измениться люди. А демократия как таковая, в самых разных её формах, все равно будет главенствовать в ХХ веке. Если, конечно, не оправдаются предчувствия Босха и Гойи…
Но что меня откровенно радует: люди театра, искусства, вообще культуры ведут себя в нынешней чрезвычайно сложной обстановке куда трезвее и разумнее, нежели политики. Конечно, и у наших коллег из бывших республик поначалу наблюдалась национальная самоизоляция, но очень скоро они поняли: порушить все значительно проще, чем потом налаживать взаимосвязь, взаимопонимание, без чего невозможно развитие культуры».
…Кто-то из моих читателей, верно, подумает, что я, как бывший военный журналист, специально педалировал здесь армейскую тему в творчестве Лаврова. Ничуть не бывало. В доказательство – более, чем красноречивое подтверждение — выдержка из статьи, посвященной 75-летию Кирилла Лаврова, которую написала женщина-критик Вера Максимова. Её-то трудно обвинить в «милитаризме»: «Десять лет армии, технической службы в авиации на Дальнем Востоке, на Курилах были за плечами стремительно поднимавшегося к славе, наградам и ролям актера. Армия, от которой он никогда не отрекался, которую молча, как и все самое важное в жизни, любил, которую никогда не обличал, не клеймил (разве что — пронзительно жалел в нынешнем трагическом ее положении) — оставалась, продолжала жить в нем. Давно ставший актером из актеров, человеком компромиссной, чреватой унижением и искательством, жестоким соперничеством профессии, в меру честолюбивый, скрытый, упорный, когда нужно — дипломатичный, безмерно трудолюбивый, как все «птенцы» гнезда Товстоногова, — Лавров не усвоил ничего специфически актерского. Армейское не многословие и закрытость, чувство долга, верность данному слову, четкость и дисциплина отличают его. Во времена больших соблазнов, легко доступных знаменитостям высочайших «благ», тотальной, до зуда и жара в ладонях «дачи» (как говаривал о светлейшем попрошайке и взяточнике Алексашке Меншикове автор «Восковой персоны» Юрий Тынянов); в «эпоху» всемерно поощряемого властью сближения с художественной интеллигенцией невозможно представить себе Лаврова суетящимся, просящим, искательным, «дружащим» на пользу себе или делу. За двенадцать лет российской смуты и словоговорения с высоких трибун, он, слава Богу, не стал публичным оратором».
…В одну из наших последних встреч Кирилл Юрьевич признался, что сильно устал и будет уходить с поста главы театра БДТ: «За годы без Товстоногова я до дна испил горькую чашу, в которой плотно перемешаны мои слабости и жёсткие, а порой и жестокие объективные обстоятельства. Театральный сосуд должен наполняться новым вином». А ведь его с поста мало что никто не гнал – все, наоборот, упрашивали, уговаривали остаться и после 17 лет руководства. Но Лавров, как бывший офицер, принял командирское решение и выполнил его.
Последний раз он появился на людях во время похорон своего друга М. А. Ульянова — ровно за месяц до кончины. Говорил, что очень плохо себя чувствует. И это было непривычно слышать из уст такого волевого человека. Скончался Кирилл Юрьевич 27 апреля 2007 года. Отпевание состоялось в храме Леушинского подворья. Похоронен рядом с женой на Богословском кладбище Санкт-Петербурга.
автор: Михаил Захарчук
источник: rosgeroika.ru
