«…Я спрашивал командира батальона, как ведет себя в бою Лагунова, — вспоминает бывший комбриг Т. Ф. Мельник. — Мне докладывали: «Лагунова воюет хорошо. Смелая, умело применяется к местности». Мы достигли реки Днепр в районе города Переяслав-Хмельницко гр. Мария Лагунова все больше накапливала боевой опыт. В бригаде о ней уже говорили: «Это наш танковый ас». Она пользовалась настоящим боевым авторитетом у танкистов. На ее счету было много раздавленных гусеницами огневых точек, пушек и фашистов. Вскоре бригада получила приказ занять Дарницу, район города Киева на левом берегу Днепра. Выполняя приказ, бригада завязала тяжелый бой у населенного пункта Бровары».
В это время за плечами Маруси Лагуновой было двенадцать атак. Бой за Бровары стал тринадцатой. Танкисты, как и летчики, немного суеверны. Как-то на привале еще перед Броварами они завели веселый разговор, и кто-то полушутя сказал Марусе:
— Смотри! Тринадцать — число несчастливое.
В ответ она, смеясь, возразила, что на броне ее машины стоит номер 13, но это не мешало ей до сих пор воевать.
А оказавшийся тут же капитан Митяйкин сердито возразил суеверному:
— Глупости! Я уже побывал в двадцати атаках, и ничего со мной не случилось в тринадцатой. Давай, Лагунова, поедем вместе в эту атаку.
Он никогда не забывал своих обещаний и 28 сентября 1943 года, в день этого боя, оказался в машине лейтенанта Чумакова.
Его веселый, спокойный голос раздался в шлемофоне Маруси:
— Маруся, мы должны быть первыми! Давай вперед!
Сначала все шло хорошо. Командовал танком капитан Митяйкин, а лейтенант Чумаков встал к пулемету. Они первыми ворвались на позиции фашистов, и Маруся видела, как разбегаются и падают под пулеметным огнем гитлеровцы.
— Дай-ка чуть правей, — скомандовал Митяйкин. — Там немецкая пушечка нашим мешает, прихлопнем ее.
Она развернула машину и понеслась вперед. Немецкие пушкари кинулись врассыпную, и танк, корпусом откинув орудие, промчался через артиллерийский окоп. Но, видимо, где-то рядом притаилась вторая пушка. Танк вдруг дернуло, мотор захлебнулся, и в нос ударила едкая гарь.
Больше ничего Маруся не помнила. Она очнулась в полевом госпитале. Левая рука онемела, болела поврежденная ключица. И ноги очень болели. С трудом приподнявшись на койке, Мария откинула одеяло. Ног не было… На самолете ее доставили в Сумы, оттуда в Ульяновск, а затем в Омск.
Здесь молодой смелый хирург Валентина Борисова делала ей одну операцию за другой, стремясь спасти ее ноги, насколько это было возможно, чтобы потом она смогла ходить на протезах. Именно смелости и настойчивости Борисовой, шедшей иногда на риск вопреки советам старших и более осторожных хирургов, Лагунова обязана тем, что наступил день, когда она пошла по земле без костылей.
Но до этого дня еще надо было дожить, пройдя через множество физических мучений, через нескончаемые месяцы нравственных страданий. Сознание безнадежности и безысходности будущего все чаще и сильнее охватывало девушку. Она плакала, мрачнела, и никакие утешения врачей не помогали.
И вдруг снова хорошие, отзывчивые люди, ее старые друзья, пришли к ней на выручку в самый тяжкий момент ее жизни. Из танкового полка, где получила она специальность механика-водителя, в Омск приехала целая делегация — навестить героиню. Танкисты привезли Марии 60 писем.
Ей писали старые друзья, писали незнакомые курсанты из нового пополнения. Прислали полные горячего участия письма командир бригады полковник Максим Скуба и ее прежний комбат майор Хонин.
Она узнала, что в комнате славы полка висит ее портрет, что ее военная биография известна всем курсантам и помогает командирам воспитывать для фронта новых стойких бойцов. Ей писали, что она не имеет права унывать, что ее ждут в родной части, что танкисты новых выпусков, отправляясь на фронт, клянутся мстить врагам за раны Марии Лагуновой. И она воспрянула духом от этих писем и от рассказов приехавших товарищей.
Она почувствовала себя не только нужной людям, но и как бы находящейся по-прежнему в боевом строю. Весной 1944 года ее привезли в Москву, в Институт протезирования.
И здесь друзья из части навещали ее, слали ей письма. Она встретилась тут с Зиной Туснолобовой-Марченко*, которая потеряла в бою и ноги и руки, и вскоре обеим героиням вручили ордена Красной Звезды.
— Когда я в первый раз надела протезы и перетянулась ремнями, — вспоминала Мария Ивановна Лагунова, — я вдруг поняла, что это тяжкое несчастье будет на всю жизнь, до самой смерти. И я подумала: смогу ли я это выдержать? Первая попытка пойти оказалась безуспешной — я насадила себе синяков и шишек. Но профессор Чаклин, который так много труда вложил, чтобы поставить меня на протезы, категорически запретил персоналу давать мне палку.
Начались ежедневные тренировки, и через несколько дней я постепенно стала передвигаться. Она училась ходить с тем же упорством, с каким когда-то училась водить танк. В день выхода из больницы за Марией Лагуновой приехал нарочный из полка с приказанием явиться ей в часть для дальнейшего прохождения службы. Командование зачислило ее, как сверхсрочника, на должность телеграфистки.
Когда-то, придя в этот полк, Маруся Лагунова наотрез отказалась от каких-нибудь поблажек, которые хотели сделать ей, как единственной девушке из числа курсантов. Теперь она так же категорически отказывалась от всяких предпочтений себе как инвалиду.
Товарищи, поражались ее решимости. Бывший однополчанин Лагуновой уралец Александр Червов хорошо написал мне об этом в своем письме: «Во всем был виден ее железный характер, упорство, настойчивость. Она часто отказывалась от предложений подвезти ее на машине, старалась больше ходить пешком на протезах. Нетрудно представить, каких мучений стоила ей эта ходьба. Но она, как и ее собрат по судьбе Алексей Маресьев, упорно тренировала себя в ходьбе, ибо она знала, что жизнь ее долгая и ходить ей по нашей свободной земле придется много».
Демобилизовалась Мария в 1948 году. Жить решила в Свердловске (ныне — Екатеринбург). Работа нашлась на фабрике «Уралобувь», той самой, только не электриком, а контролером ОТК. Замкнулся круг – началась новая жизнь Всякое бывало в этой новой жизни – и дармоедкой называли, и по кабинетам гоняли – с ее-то ногами.
Однажды шла со смены поздним осенним вечером, отстала от сослуживцев. Грязно было, мокро – и не удержалась на ногах, упала. А сослуживцы уже далеко – кричать без толку. В это время какие-то люди шли мимо. Мария хотела на помощь позвать, и услышала в свой адрес:
-Смотри, вишь, как нализалась! — Гы-гы…
Не так уж и виноваты эти люди, они просто не знали. Не знали – и Бог им судья, но все равно: такая слабость, хоть и своя – унизительнее пощечины. Мария добралась до ближайшего столба, поднялась. Щеки горят, лицо в слезах.
