«Боярыня Морозова» Василия Ивановича Сурикова — одна из самых больших и серьезных русских картин. Рассмотрим ее внимательно. Приглядимся к лицам, на ней изображенных. Постараемся лучше понять, как художник работал над картиной…
Триста лет назад по заваленным сугробами московским улицам ехали простые дровни. В дровнях на соломе лежала женщина, закованная в цепи. Это была знатная боярыня — Феодосья Прокопьевна Морозова. Московские жители выходили на улицу, чтобы увидеть опальную боярыню. Ее увозили в ссылку. В народе говорили, что Морозова пострадала «за веру».
В ту пору в русской церкви произошел раскол. Глава церкви патриарх Никон по воле царя приказал исправить богослужебные книги, изменить некоторые обряды. Например, креститься было велено не двумя перстами, как прежде, а тремя. Крестным ходом шествовать не по солнцу, а против солнца. Писать не «Исус», а «Иисус» — с двумя «и».
Среди верующих оказались люди, которые не захотели признать новые обряды. Их называли старообрядцами или раскольниками. Старообрядцы тайно собирались и молились по-старому. Самым яростным хранителем старых обрядов стал протопоп Аввакум. Боярыня Морозова была его верной помощницей. Раскольников преследовали, пытали, казнили. Протопопа Аввакума сожгли на костре.
Сожжение протопопа Аввакума. Пётр Мясоедов, 1897 год
Когда царь Алексей Михайлович задумал жениться, он назначил боярыню Морозову исправлять на свадьбе почетную должность. Но боярыня отказалась. Она не хотела изменять «старой вере». Тогда царь приказал посадить ее в тюрьму и пытать, пока не раскается.
Но Морозова твердила под пытками, что рада пострадать за истинную веру. Если сожгут ее на костре, говорила она, это будет для нее «преславно и дивно». Царь велел сослать непокорную боярыню, а перед тем провезти ее по Москве, прикованную, как цепную собаку, чтобы посмеялся народ и чтобы другим неповадно было.
Но смеялись немногие. Люди с молчаливым сочувствием смотрели на исхудалую, закутанную в черный платок женщину, упрямо поднимавшую над головой руку со сложенными двумя перстами.
Протопоп Аввакум писал про боярыню Морозову: «Персты рук твоих тонкокостны, а очи твои молниеносны. Кидаешься ты на врагов, аки лев». Тонкие пальцы, сверкающие глаза, страстные движения — вот и все, что знал Суриков о внешности своей героини. Но он говорил, что исторический живописец должен угадывать прошлое. Суриков долго «угадывал» лицо боярыни Морозовой.
В. Суриков. Голова боярыни Морозовой. Этюд к картине, 1886
Он написал нескольких женщин, но ни в одной не нашел страшной красоты боярыни, ее горячей, исступленной веры, которая, будто молния, воспламеняла всех вокруг. Он приглядывался к старообрядцам — их было немало и во времена Сурикова. Среди них были горячо верующие женщины-начетчицы, до тонкостей знавшие старинные церковные книги.
«…Я на картине сперва толпу написал, а ее после,- рассказывал Суриков.- И как ни напишу ее лицо — толпа бьет. Очень трудно ее лицо было найти. Ведь сколько времени я его искал. Все лицо мелко было. В толпе терялось. В селе Преображенском, на старообрядческом кладбище,- ведь вот где ее нашел… Там, в Преображенском, все меня знали. Даже старушки мне себя рисовать позволяли и девушки-начетчицы. Нравилось им, что я казак и не курю. И вот приехала к нам начетчица с Урала — Анастасия Михайловна. Я с нее написал этюд в садике в два часа. И как вставил ее в картину- она всех победила».
Суриков замечательно «угадал» Морозову. Мы, как и художник, не знаем, какой она была на самом деле. Но теперь невозможно представить себе боярыню Морозову не такую, как у Сурикова.
Женщины в картине Боярыня Морозова
Невидимые нити связывают боярыню Морозову со всеми, кто вышел в тот зимний день на узкую московскую улочку. Каждый в толпе по-своему относится к боярыне, к ее страстным словам, к движению ее поднятой руки. Суриков говорил, что он «каждого лица хотел смысл постичь».
Вот пять женщин в правой части картины. Впереди на коленях старая нищенка. С верой, любовью и жалостью глядит она вслед боярыне. Сама того не замечая, она протянула руку, словно пытается задержать бег саней.
Подперев рукой щеку, задумалась старуха в расшитом платке. На ее лице глубокая скорбь. Она почти не смотрит на боярыню. Она, должно быть, вспоминает многие бедствия, которые ей суждено было пережить. В отчаянии скрестила руки на груди девушка в вышитой шапке. Ее глаза полны слез. Ужас застыл на бледном лице монашенки в черном платке.
Боярышня в синей шубке и золотисто-желтом платке склонилась перед проезжающими санями. В ее поклоне — и молчаливое сострадание, и душевная стойкость, и готовность, если случится, вот так же пожертвовать собой.
Женщины на картине Сурикова очень красивы. Вспоминая родную Сибирь, художник говорил об особенной, старинной красоте людей, среди которых жил в детстве: «Там самый воздух казался старинным. И иконы старые и костюмы. И сестры мои двоюродные, девушки, совсем такие, как в былинах поется… В девушках была красота особенная: древняя, русская. Сами крепкие, сильные… Все здоровьем дышат. Песни старинные пели тонкими певучими голосами…»
Юродивый в картине Боярыня Морозова
Один из главных героев картины Сурикова «Боярыня Морозова» — юродивый. Это — безумный человек. Но у верующих он пользовался большим почетом. Они прислушивались к его несвязным словам. Им казалось, что он предсказывает будущее.
В лохмотьях, босой, юродивый сидит прямо на снегу. Его шея и плечи до крови растерты железной цепью, на которой висит пудовый крест. Юродивый — единственный в толпе — открыто поддерживает боярыню. Он отвечает на ее призыв сложенными двумя перстами.
Сначала Суриков написал в виде юродивого знакомого нищего из подмосковной деревни. Позже этот нищий «превратился» в другого героя картины — татарина, чье смуглое лицо в тюбетейке видно в правом верхнем углу, возле лампады под иконой. А поиски юродивого продолжались.
Наконец Сурикову повезло. Он рассказывал: «Юродивого я на толкучке нашел. Огурцами он там торговал. Вижу — он… Я говорю — идем. Еле уговорил его… В начале зимы было. Снег талый. Я его на снегу так и писал. Водки ему дал и водкой ноги натер… Он в одной холщовой рубахе босиком у меня на снегу сидел. Ноги у него даже посинели… Так на снегу его и писал». «Если бы я ад писал,- говаривал Суриков,- то и сам бы в огне сидел, и в огне позировать заставлял».
Сани увозят Морозову от верного ей юродивого влево вдаль — туда, где встречает ее злой насмешкой священник в богатой черной шубе с рыжим лисьим воротником. Суриков несколько раз писал лицо священника. Но главные черты этого лица подсказала художнику память: «А священничка у меня в толпе помните?.. Это когда меня из Бузима еще учиться посылали, раз я с дьячком ехал — Варсонофием, мне восемь лет было. У него тут косички подвязаны…»
Рядом с санями идет родная сестра Морозовой, княгиня Авдотья Прокопьевна Урусова. В ее лице, крепко сплетенных пальцах рук, торопливой походке — жалость, страдание, душевная боль. И собственная судьба. Урусова тоже была раскольница. Ее черед близок. Завтра и на нее наденут цепи, сошлют вместе с сестрой.
