— Пивень!.. Пивень!.. — Чья-то цепкая рука, нащупав под шинелью плечо спящего, начала трясти его, бесцеремонно вырывая из провального сна.
— А… Что?.. — Укрытое с головой тело на земле шевельнулось, и пола шинели поползла вниз, обнажая заспанное лицо молодого солдата. С открытыми, но еще невидящими как у новорожденного глазами, не очнувшись, он смотрел немигающим взглядом в пустоту перед собой.
— Пивень! Вставай… — опять донесся до него откуда-то сверху смутно знакомый голос, и молочная пелена перед глазами стала понемногу спадать, обрисовывая черты склонившегося над ним старшины роты.
— Давай, давай… Поживее! Командир ждет!
При последних словах старшины, окончательно придя в себя, Пивень проворно вскочил на ноги и торопливо засобирался. Встряхнув поднятую с земли шинель, он взмахнул ее рукавами и, облачившись, застегнул на все крючки. Затем туго стянул шинель ремнем, отягощенным подсумками и надел на голову стальной шлем, утонув в нем по самые глаза. Подхватив прислоненную к дереву винтовку, Пивень закинул ее на плечо, успев стереть рукавом с лоснящегося маслом затвора приставшую хвоинку. После этого притопнув расквашенными от сырости ботинками, свежий и жизнерадостный, он предстал перед старшиной в полной боевой готовности. А тот, окинув фигуру солдата проницательным взглядом, промолчал и как бы неодобрительно хмыкнул что-то в прокуренные усы.
Военная форма привычной строгости молодому бойцу не придавала: как-то не вязался весь его облик, по мнению старшины, с обстановкой военного времени. Виной всему тому — два бесхитростных голубых глаза на улыбающемся веснушками лице по-детски поблескивающие из-под ободка армейской каски.
«Петушок… — припомнил старшина вошедшее в обиход обращение солдат его роты к стоявшему перед ним красноармейцу. — И взаправду Петушок». Данное прозвище подходило солдату как нельзя, кстати, и не только из-за созвучной фамилии, а в большей мере из-за задиристой ребячливости, вызванной его молодостью. Но со своей стороны старшина, уже щедро осыпанный сединами и пылью фронтовых дорог, особых нареканий в адрес бойца не имел.
Прибыв с последним пополнением около трех месяцев назад, Пивень за это время хотя и не совершил выдающихся геройских поступков, но в бою не малодушничал. И пообвыкшись на фронте, стал воевать наравне со всеми: сбивал ноги на маршах, копал бесчисленные окопы и могилы, стрелял по противнику и даже зачастую в него попадал. Такой же солдат, как и многие другие, выполнявшие рядовую, но самую главную работу на войне…
Их полк вот уже четвертые сутки, пытаясь пробиться к своим, выходил из окружения, избегая серьезных стычек с гитлеровцами: слишком много раненых — частью тяжелых, которых поочередно несли на самодельных носилках. В полку — не более четверти от прежнего состава; закончились перевязочные средства и остались крошки сухарей. Но что хуже всего: на исходе были патроны и гранаты. Многие бойцы за время последних боев обзавелись трофейными автоматами, болтающимися теперь у них на шеях; кое-где виднелись дырчатые кожухи «МГ» со свисавшими пулеметными лентами. Но свое штатное оружие все тащили с собой, а кто не мог — того несли вместе с его оружием.
К исходу дня остатки полка, сведенные по численности в батальон, сосредоточились в лесном урочище на расстоянии одного-двух переходов до линии фронта. Оттуда с востока отчетливо докатывались звуки близкой канонады, а ночью расцветали и рассыпались бутоны бело-красных огней. Выставив боевое охранение, полк готовился к решающему броску: кто чистил оружие и снаряжал гранаты, кто помогал раненым. Но в большинстве своем люди, выбившись из сил, засыпали, едва коснувшись головой земли.
Старшина и красноармеец, неслышно ступая по пружинистому ковру лесного мха, обходили по пути спящих вповалку бойцов. Воздух пьянил смолистым запахом хвои и прохладной свежестью первых заморозков. Уходящее в зиму солнце уже не могло согреть своими лучами, лишенными тепла и силы, далекую землю, на крошечном кусочке которой приютился на ночь обездоленный полк. Уходящий день, стирая краски, постепенно серел, растворяясь в черноте близящейся ночи, но еще сопротивлялся и жил, даруя людям последние светлые минутки. А на пригорок леса уже потянуло легким морозцем, и захрустел, застывая, опавший лист под березой, застенчиво обнажившейся в ожидании снежного наряда…
Командир второй стрелковой роты, проведя в неподвижности битый час на замшелом пне, передернул озябшими плечами и запахнул накинутую шинель. Близоруко щурясь в сгущающихся сумерках, он вглядывался в разноцветье потрепанной топокарты, лежащей у него на коленях. Для него это была не просто карта, испещренная условными значками, а в первую очередь — спасительный путь для многих людей, который ему предстояло выбрать, чтобы их сохранить. Права на ошибку он не имел, взяв на себя командование полком взамен всех выбывших из строя командиров полкового и батальонного звена.
Уловив неясное движение в стороне от себя, командир роты оторвался от карты и вскинул взгляд на прибывших. Старшина незаметно толкнул локтем в бок замершего красноармейца и тот принялся рапортовать:
— Товарищ старший лейтенант! Красноармеец Пивень по вашему приказанию…
Не дав договорить, ротный оборвал его доклад вопросом старшине:
— Справится?..
— Справится, товарищ командир. Должен справиться… У него дед еще в первую мировую в пластунах служил. Преемственность, так сказать…
Командир роты перевел взгляд на молодого бойца и секунду-другую помолчал, а потом, вздохнув, посмотрел ему прямо в голубые глаза:
— Пойдешь сейчас в разведку…
Старший лейтенант встал, сбросил с плеч шинель и, разостлав на пне карту, подозвал красноармейца.
— Видишь… — он протянул палец, пытаясь отыскать на карте нужный квадрат, но через мгновенье с досадой понял, что в полутьме боец вряд ли сможет разобраться в хитросплетении линий на бумаге. Тогда ротный оставил карту в покое и сказал:
— Смотри… Вот здесь мы… — Каблук ротного вдавил мох на земле, оставляя вмятину. — А там наши, — он показал рукой в направлении доносившейся канонады. — Километров пятнадцать, а может и меньше.
Потом он вспахал сапогом неровную линию и продолжил:
— Вот дорога… Отсюда километра три. Пойдешь вдоль нее, но на дорогу не лезь: могут встретиться патрули. Иди краем болота — вот здесь, и придерживайся направления, — каблук командира вдавил во мху очередную лунку. — Тут деревня рядом с речкой, а за ней уже недалеко фронт. Не собьешься?
Пивень внимательно следивший за движениями командирского сапога, оставившим за собой на поверхности земли борозды и ямки, отрицательно замотал головой:
— Не-а, не собьюсь…
— Твоя задача найти брод через реку, где можно перенести раненых. Понял?
— Ага…
— Что ага?..
— Так точно! Понял, товарищ старший лейтенант!
— Порасспрашивай местных жителей, может, у кого лодки найдутся… Будем ждать тебя завтра до вечера. Пойдешь один. Так незаметнее… — И вдруг добавил как бы для успокоения то ли самого себя, то ли переминающегося перед ним бойца. — Кроме тебя пойдут еще несколько человек на другие участки. Вся надежда только на вас. Не подведите.
Пивень понимал всю важность задачи и в душе был горд оказанным доверием. «Не подведите!» Последние слова командира красноармеец воспринял непосредственно в свой адрес как обращение к нему на «вы» и совсем не подразумевающее действия других разведчиков. Поэтому с какой-то несвойственной ему прежде металлической ноткой в голосе он твердо ответил:
— Не подведу, товарищ старший лейтенант! Будьте уверены.
Командир роты кивнул головой и протянул к нему ладонью вверх руку:
— Сдайте документы и медальон.
Пивень сунул руку под шинель и, расстегнув пуговицу нагрудного кармана гимнастерки, достал из него свою, еще не истрепавшуюся красноармейскую книжку. Из кармана шинели, порывшись там в россыпи патронов, извлек личный «смертник» и положил его сверху книжки на ладонь командира. Старший лейтенант мельком пролистал «солдатский паспорт» и, расстегнув планшет, спрятал. Проводив взглядом свой документ, Пивень вдруг сглотнул слюну, ощутив острое чувство утраты, как будто оборвалась в нем единственная нить, связавшая его с этими людьми, ставшими ему родными.
Командир роты, заметив разочарование на лице солдата и поняв, что сейчас творится у него в душе, усмехнувшись, пошутил: «Завтра получишь обратно. Не переживай, не пропадет… У меня как в сберкассе…» — и похлопал рукой по пухлому планшету. А потом приказал старшине: «Отдайте ему свой автомат!» — и выжидательно замолчал, поглаживая пальцами ребристые грани смертного медальона, оставшегося у него в руке.
Старшина снял с шеи ремень немецкого автомата и протянул его красноармейцу вместе с сумкой запасных магазинов. А потом, помедлив, снял с пояса трофейный тесак в ножнах и отдал его в придачу, взамен получив винтовку с патронами…
Ночь уже вступила в свои права. Огнями далеких сигнальных ракет на небе горели яркие звезды, освещая путь бойцу, ушедшему к линии фронта. Пивень шагал налегке, оставив старшине свой изрядно исхудавший «сидор», ненужную каску и надоевший противогаз. Ему дышалось свободно и хорошо. Чуть подмороженный воздух приятно остужал разгоряченное ходьбой лицо и глубокими глотками уходил в его молодые легкие, вырываясь обратно толчками клубящегося белого пара.
Дорогу он приметил издалека, а вернее установил ее расположение по завыванию моторов идущих тяжелых машин. Колонна быстро прошла, чиркнув в ночи полосками фар, и растаяла в темноте блуждающими огоньками.
Пивень, помня предостережение командира роты, на дорогу не пошел, а принял в сторону, разыскивая границу болота, которое, по всем его расчетам, должно было уже показаться. По пути попался небольшой лесок, где он вырубил немецким тесаком длинную и прочную слегу. После этого долго идти не пришлось: вскоре под ногами захлюпало, а дальше ботинки утонули в обжигающей холодом воде, которая с каждым шагом поднималась все выше по обмоткам.
Пивень повесил на плечо автомат и взяв слегу двумя руками, стал пробираться по болоту, прощупывая дно. Проваливаясь местами по колено, он только стискивал зубы, стараясь не замечать подступавшей стылости ног. В отдаленной темноте ориентиров не просматривалось, и только наверху голубые звезды, взиравшие безмолвно на него с высоты, как будто усмехались, отражая свой холодный свет от поверхности воды.
Переставляя жердь, красноармеец повернул в сторону по направлению дороги, надеясь отыскать место посуше, но к его разочарованию вода начала подниматься до пояса. Полы шинели, давно подоткнутые за ремень, совсем отяжелели и мешали продвижению. Пот градом катился с его лица и боец, срывая иногда с головы пилотку, обтирал ею лоб царапающейся звездочкой. Контраст температур между горячим до поясницы телом и бесчувственными от холода ногами попеременно обдавал его спину то приливами жара, то волнами озноба. Выдирая с усилием ботинки из вязкого дна, опираясь на слегу, Пивень как заведенный переставлял негнущиеся ноги, пытаясь найти выход из болота.
На каком-то его очередном шаге одна нога, не встретив зыбкой опоры, внезапно ушла вниз, и тело бойца, скрываясь с головой, провалилось в топь. От неожиданности красноармеец выпустил из рук слегу и уронил с плеча автомат. Растерявшись в первую секунду, он рванулся наверх. Высунув из воды лицо, боец начал судорожно заглатывать широко раскрытым ртом холодный живительный воздух. Намокшая шинель сковывала движения и тащила на дно, не давая шансов выбраться. Чувствуя, что в неравной борьбе он теряет последние силы, Пивень захлебываясь, стал расстегивать на себе ремень и тот, в какой-то миг, ушел вниз, влекомый тяжестью магазинной сумки и ножа.
Хватанув на поверхности новую порцию воздуха, красноармеец принялся стаскивать с себя шинель, остервенело, с мясом, вырывая ее крючки. В конце концов, справившись с ней, он потянулся за слегой и крепко схватил ее, как утопающий соломинку.
Барахтаясь в тине слепым кутенком, боец держался за слегу и подминая ногами шинель сантиметр за сантиметром отодвигался от гиблого места, пока не почувствовал более или менее твердое дно под ногами. Не чувствуя холода, он выдирался из злого болота, рассчитавшись с ним за свою жизнь казенной шинелью с ремнем, пилоткой и чужим оружием…
Спустя какое-то время Пивень, наконец, заметил, что стал расти из воды: дно заметно поднималось, оставляя болото позади. Оказавшись на сухом берегу, он стащил с себя мокрую гимнастерку, а затем рубаху. И коченея всем телом, принялся крутить непослушными руками холодные жгуты, отжимая воду. Пытаясь согреться, он долго и мучительно приседал; растирал бесчувственное тело и колотил его руками под звуки влажных шлепков. А потом, не выдержав, побежал: спотыкаясь, разъезжаясь ногами, и не разбирая дороги в оплывающих слезами глазах. Он хрипел, учащенно дыша на недолгих остановках, успокаивая рвущееся из груди сердце. И снова бежал в сторону бликующего багрового зарева, откуда навстречу ему неслось разноголосое эхо артиллерийской перестрелки.
Примерно через час изматывающего бега, ориентируясь по редким, вспыхивающим на дороге светлячкам фар, Пивень неожиданно влетел с разгона грудью в колючий кустарник, исцарапав себе до крови лицо, а потом и руки, стараясь выбраться из него. За полосой густого кустарника, который он преодолел напролом, оказался овраг, куда боец скатился кубарем, не успев остановиться.
В тот момент, когда он упал на дно оврага, с противоположного склона ему в глаза ударила яркая вспышка, и вслед за ней спустя секунду раскатился звук оглушающего выстрела. Пивень, не задумываясь, тут же распластался на земле и, задержав дыхание, затаился, трясясь от холода и страха.
Стреляли совсем близко от него — рядом. Красноармеец даже почуял резкий, кисловатый запах пороховых газов. То, что мишенью невидимого стрелка являлся именно он — сомнений у него не было. Но других выстрелов больше не прозвучало, и боец, немного полежав, приподнял голову, пытаясь разглядеть что-нибудь в лунном свете на возвышающемся склоне.
— Стоять!.. — внезапно раздавшийся оттуда хриплый голос заставил его испуганно вздрогнуть и опять прижаться к земле. — Кто такой?..
Заслышав русскую речь, боец тут же встрепенулся и, приподнявшись грудью, выпалил в ответ срывающимся от счастья голосом:
— Свои!.. Свои!.. Красноармеец Пивень!.., — и потом зачем-то назвал номер своего полка.
Через некоторое молчание тот же голос со склона, какой-то простужено больной, устало спросил:
— Фамилия вашего командира полка?
— Майор Ефимов, — сразу отозвался Пивень и добавил с горечью. — Только убило его два дня назад…
— Иди сюда, — приказал простуженный голос и Пивень уже без боязни полез наверх.
Тело лежащего на земле человека было укрыто шинелью. На петлице в тусклом свете красноармеец сумел рассмотреть два «кубаря». «Лейтенант!..» Голова командира с белеющей шапкой перевязки была повернута в его сторону. На одной из ног лейтенанта вытянутых из-под шинели — как будто валенок из бинтов. На темном лице неразличимом в полумраке светились белки глаз; слышалось тяжелое и неровное дыхание.
