Дошло до того, что в одной из российских телепрограмм у отца Майи Менглет, известного народного артиста СССР Георгия Менглета как-то спросили: «Скажите, а вы имеете отношение к той знаменитой Майе Менглет?»
К счастью, Майя оказалась внутренне готова к этому потоку славы. Она признавалась: «Ну я понимала, я человек, тоже немножко обладающий юмором, я понимала, что, конечно, кино приносит шквал славы, иногда это совершенно незаконно бывает, и это не значит, что ты, так сказать, хороший актер или уже маститый актер, но иногда человек молодой и может и не вынести этого груза славы, может надломиться и задрать нос, это искалечит всю дальнейшую судьбу, но у меня, к счастью, такого не произошло».
Песни, которые потом так полюбились зрителю, для фильма написали композитор Кирилл Молчанов (отец телеведущего Владимира Молчанова) и поэт Николай Доризо.
– Помню, когда я написал «Огней так много золотых…», никто из композиторов не хотел сочинить музыку на эти стихи, – вспоминает Николай Константинович. – Мне говорили, что песня эта аморальная, ну как можно полюбить женатого?! Поэтому я вовсе не вспомнил про этот текст, когда приступил к работе над фильмом.
Мы уже написали с Молчановым «От людей на деревне не спрятаться». И вот однажды, когда съемки фильма уже закончились, я проснулся около пяти часов утра, как будто кто-то толкнул меня в бок. «Огней так много золотых…» словно специально написана для фильма!» В тот же день я встретился с Кириллом Молчановым.
Он сначала повозмущался, мол, поздновато пришел, а потом сел за фортепиано и тут же заиграл мелодию. Мы оба были в восторге и в таком состоянии поехали на киностудию им. Горького, чтобы показать песню режиссеру Станиславу Ростоцкому. Выслушав нас, Ростоцкий сказал, что песня, конечно, хорошая, но съемки завершены, и фильм ему уже не принадлежит.
А через день раздался звонок директора киностудии: «Что вы за песню написали? Вся студия ее поет. Хотя бы мне напели». Уговаривать нас с Кириллом не пришлось. Причем мы даже не успели допеть, как директор, прервав нас, воскликнул: «Волей, данной мне Богом и ЦК, переношу сроки сдачи фильма». Специально для этой песни был доснят сюжет.
Так она, словно человек, вскочивший на ходу в уходящий трамвай, попала в кинофильм.
В общем-то безобидная мелодрама вышла на экраны не сразу. Поначалу фильм восемь месяцев пылился на полке: цензоры посчитали, что в нем неправильно показывается жизнь колхозников.
Затем все-таки сделали десять копий — для показа в узком кругу. «Узкий круг» — партийные боссы, которые любили смотреть новые советские фильмы на дачах, — пришел от ленты в полный восторг, и отмашка «К показу годен!» была дана.
А у режиссера Станислава Ростоцкого возникла новая проблема. Его буквально засыпали письмами с просьбами, а то и угрозами изменить финал фильма: «Сделайте так, чтобы Матвей не возвращался к жене и они с Тоней были вместе!» — умоляли зрители.
Ростоцкий долго сомневался. Однако потом решил оставить все как есть. «У этого фильма не может быть другого финала, — объяснял режиссер. — Потому что финала у него нет вовсе. Подобные истории были и будут случаться всегда. Так что пусть каждый сам додумывает судьбу героев, а я умываю руки».
Ведь никакого «дела» в Пенькове бы и не было, окажись на месте Матвея, допустим, тракторист Зефиров (Юрий Медведев) — образцовый передовик, готовый послушно стушеваться и в правлении колхоза, и перед заезжим корреспондентом. Кстати, в этом тоже была новизна фильма, рискнувшего предложить в герои не передовика труда, но парня, которого в первом же эпизоде председатель называет колхозным сорняком.
Фильм словно бы спешит аттестовать Матвея как человека, ни с какой стороны в герои не годящегося. Он и петуха соседского водкой опоил, и председателю грубит, и из колхоза обещает уйти — «дайте только справку» , и трактор ломает из глупого удальства. Разумеется, таких сорвиголов и до Матвея мы в кино немало видывали. Для них существовали хорошо налаженные драматургические меры превращения баламута и сорняка в героя-передовика. Перековывались они в ударном труде и подчинении партийному руководству и, перебесившись, возвращались «в ряды».
Матвей же Морозов в ряды становиться не мог и не собирался. В трудовом подвиге не перековывался, а если и работал хорошо, то опять же по органической крестьянской потребности в труде. Энтузиазму комсомольскому не поддавался, и пока молодежь согласно и весело строила новый клуб, скучал в сторонке, как бы даже с вызовом — покачивался на качелях в нарочито щегольском белом шарфике, заложив для наглядности руки в карманы.
В этом вызове, позерстве, в том, что работал для клуба — «болты резал и скобы гнул» — тайно и один, была все же не только глупая мальчишеская гордость, но, пусть стихийное, пусть неумелое, отстаивание свободы. Свободы участия и неучастия, свободы поступка. А любовная история вырастала в настоящую драму оттого, что влюблялся женатый Матвей в девушку Тоню не трусливо и воровато, а широко, безоглядно.
Как умели снимать любовь в 50-х годах! Без унылого словоблудия, утвердившегося в любовных сюжетах конца 60-х. Без наглой «сексуальной» обнаженности, наступившей широким фронтом на экраны 90-х. Как ни заголяйся, а чтобы сыграть такую томительную, опаляющую страсть, какую играет Тихонов в фильме Ростоцкого, нужно быть прежде всего хорошим актером
К тому же любовь эта ни во что конкретное не выливается. Того, что принято называть романом, в фильме в общем-то и нет. Разве что взгляды, зовущие, ласковые. Горячие, но вполне целомудренные слова Песня, нескрываемо обращенная с клубной сцены к ней: «Но не бойся, тебя не обидим мы» . Да единственный поцелуй. Однако же, как все в той же Матвеевой песне поется, «От людей, на деревне не спрятаться».
И любовь Матвея, и ответное чувство Тони — ни для кого в Пенькове не секрет. Поэтому приходится девушке выслушать от председателя хоть и не злые, но прямые и неприятные слова. Ларисе — страдать, по-деревенски открыто и грубовато, с обидными в Тонин адрес словами, со злыми частушками, отчаянно пропетыми все с той же клубной сцены.
Не обойдется, конечно, и без «злодейки» — самогонщицы и сплетницы Алевтины (Валентина Телегина), умело разжигающей в Ларисе ненависть к разлучнице и в конце концов подсунувшей ядовитую травку, чтобы «змею извести». Но Лариса отступит в последнюю минуту от страшного своего намерения. А Матвей, недолго думая, сам учинит над Алевтиной суд и расправу, заслав ее «на зимовку» в погреб. За что соответственно и получит срок.
Финал картины возвращает нас к поезду, в котором едет вернувшийся Матвей. Подойдя к родному своему Пенькову, он увидит новые белые фермы, новые детские ясли. Тоню, требующую у председателя — на этот раз — стадион. Иван Саввич отбивается из последних сил, бормоча: «Не будет стадиона». Тоня же утверждает: «Будет!» Будет, конечно. «Возрождение села» идет полным ходом. Вот и повзрослевший Матвей вернулся в преобразившееся Пеньково. На этой счастливой ноте, кажется, все бы могло закончиться.
Однако же Матвей проходит сквозь это новое, не останавливаясь, к старой своей избе. Потому что все главное — здесь. Малыш, ковыляющий за деревянной лошадкой. Жена, вышедшая на крыльцо с детскими башмачками в руке и опустившаяся на ступеньки, обессилев от счастливых слез. Матвей опустится с нею рядом, прижимая к себе сынишку. И вдруг окажется, что через все жаркие перипетии любовной драмы, через борьбу «старого и нового» фильм устремлялся к этой финальной сцене — потому что именно здесь центр и сердцевина жизни, ее сокровенный смысл.
Теперь, на расстоянии времени, стало очевидным, что главным событием в русской культурной жизни 50-х годов было явление так называемой деревенской прозы. К ней принадлежит и повесть Сергея Антонова, по которой поставлено «Дело было в Пенькове».
Проза эта, кроме многого прочего, объясняла, что именно крестьянство с его многовековой укорененностью в «почве», с конкретной предметностью его труда и жизни не просто выбить из уклада, увести цветистыми и беспредметными обещаниями в «светлое» будущее от «темного» настоящего. Поэтому именно по крестьянству с особой беспощадностью проехалось красное колесо.
Один из последних сокрушительных ударов будет нанесен деревне как раз в 50-е годы попыткой «влить новое вино в старые мехи». Укрупнение колхозов окончательно разрушит старую деревню. И от новых ферм, стадионов и клубов потянутся в город такие пареньки, как Матвей, чтобы потеряться в нем навсегда и безвозвратно.
Оттого, по-видимому, так трогают сердце финальные кадры «Дела…». Счастливая улыбка героя, шапка, брошенная в небо, и само это небо, вольно раскинувшееся над живой пока деревней, надеющейся и защищающейся из последних сил.
источник: 1001material.ru
