В 1982 году народный артист СССР К.Ю.Лавров получил Ленинскую премию за исполнение роли В. И. Ленина в спектакле «Перечитывая заново…» на сцене Ленинградского Большого драматического театра имени М. Горького. Отметить это славное событие с друзьями-москвичами Кирилл Юрьевич решил в Малом зале старого Дома актёров ещё на улице Горького. Узнав об этом мероприятии, я взял бутылку шампанского, как часовые берут карабин, строевым шагом прошёл к сцене и громко попросил у собравшихся три с половиной (!) минуты внимания. Голос у меня, конечно, не такой сильный, как у Ричарда Львиное Сердце, от рыка которого приседали кони. Но хорошо подвыпивших гостей Лаврова умолкнуть я заставил. И в полной тишине произнёс здравицу в честь лауреата, который в моём капитанском звании служил в авиации на Дальнем Востоке. Реконструировать тот свой спич или хотя бы что-то внятное из него вспомнить не пытаюсь. Это невозможно сразу по двум очень существенным причинам: я был тоже слегка навеселе (а иначе бы вряд ли решился на подобное), и с тех пор прошло уже тридцать лет. Но, надо полагать, не самую отъявленную ересь я «глаголил», рассказывая, присутствующим о военной биографии артиста, если ровно через три с половиной минуты сорвал приличные аплодисменты. Алексей Баталов подошел к Лаврову, смачно расцеловал того и прочувствовано сказал:
— Спасибо тебе, Кирюша, за такую оригинальную точку в нашей сегодняшней встрече. Это, право, весьма необычно!
Изумленный Кирилл Юрьевич начал клясться и божиться, что он «ни сном, ни духом», что он «впервые в жизни меня видит». И то была сущая правда, но никто ему не поверил, а ко мне вдруг все потеряли всякий интерес. Отойдя в сторонку, я двумя руками, чтобы не расплескать содержимое, поднёс фужер шампанского ко рту. И в это время сзади себя услышал до боли знакомый бас: «Эк, ты, капитан, разволновался!». Передо мной стоял Юрий Сенкевич. Что-то я ему пролепетал тогда насчёт необычности звездной компании (Лавров действительно собрал у себя весь столичный бомонд), насчет собственной врожденной повышенной возбудимости. Добавив при этом, что, мол, хорошо вам судить при вашей-то известности, а я ведь впервые в жизни выступил перед такой звёздной публикой.
— Между прочим, я до сих пор боюсь телекамеры, — неожиданно признался Юрий Александрович. И тут уже наступил черёд мне удивляться:
— Неужели же вы не свыклись с тем, что являетесь всесоюзной и мировой знаменитостью?
— Просто я нормально отношусь к этому факту. Популярность никогда ещё никому не вредила, и те, кто на неё жалуются, кривят душой. Но вот я искренне убеждён: человек кончается тогда, когда начинает думать о себе в третьем лице, тем более, когда начинает кичиться своей известностью. Тут — пиши пропало. Он уже ничего хорошего людям больше не сделает, потому что сознательно или подспудно, что одно и то же, ставит себя выше других…
Мы ещё о чём-то говорили. Потом подошёл Кирилл Юрьевич, поблагодарил меня за оригинальный кунштюк, скрасивший вечер:
— Если желаете, поедем на вокзал. Посидим ещё в «Стреле» «на дорожку»…
Надо ли говорить, с какой радостью я согласился. На Ленинградский вокзал мы ехали с Сенкевичем в одной машине. Расстались потом далеко за полночь, обменявшись телефонами. Верен принципу ковать железо, покуда оно горячее, я на следующий день прибыл в Институт медико-биологических проблем, тем более, что располагался он невдалеке от редакции моей газеты «Красная звезда». Ясное дело: намеревался взять интервью у Сенкевича.
Удивительно, но передо мной сидел совершенно другой человек, нежели тот, с которым мы вчера так замечательно, почти по-дружески общались. Отвечал кратко, односложно, нехотя. Про себя я подивился столь разительной перемене в поведении Сенкевича и, откровенно, списал её на похмельный синдром. Все оказалось проще. У зятя Юрия Александровича сломался автомобиль. Отдал ему «Жигули». Есть «Волга», но на ней ездить нельзя: «сдох» аккумулятора. «И пришлось, мне, в кои-то годы, спуститься в метро».
Эка невидаль коробка с кислотой и свинцом. Как я, человек, столь же далекий от автодела, как Остап Бендер, мог пообещать телеведущему раздобыть батарею,- понятия о том не имею. Но с бендеровским же апломбом сделал это. А надо заметить читателю, что в начале восьмидесятых самым стойким явлением в СССР являлся дефицит на всё, что нужно было для жизни. Для смерти, кстати, тоже. Но автомобильный дефицит представлял собой нечто запредельное. Ведь не существовало ещё ни магазинов, ни сервисов. Поэтому печаль Сенкевича произросла не на пустом месте. Тогда даже за очень хорошие деньги проблематично было достать автомобильное электричество. Все это я оценил, когда вплотную занялся добычей аккумулятора. И, тем не менее, вместе с другом Витей Родиным проблему мы решили. Сенкевич на радостях выставил магарыч.
О чём было то первое интервью с Сенкевичем (потом я писал о нём раз тридцать или сорок)? О том, что родился Юра в Монголии, где работали родители-врачи. Случилось это весной 1937 года. Окончил в Ленинграде мужскую школу №107. Затем в Военно-медицинской академии выучился на «врача по авиационной и космической медицине». Но прежде, чем заняться космическими делами, послужил пару лет начальником медпункта в/ч 14443. С лета 1965 года – младший научный сотрудник лаборатории «А» отдела №28 сектора №10 Института медико-биологических проблем (ИМБП), почтовый ящик 3452. Занимался экспериментами на борту биоспутника «Космос-110», по программам «Союз». Год провёл в составе 12-й советской антарктической экспедиции на станции «Восток». Прошёл спецподготовку для полётов в космос, но в отряд космонавтов не попал по здоровью – подвела кардиограмма сердца. В 1969 году в качестве врача-исследователя вместе с норвежским путешественником Туром Хейердалом совершил путешествие на папирусной лодке «Ра», неудачно закончившееся вблизи острова Барбадос. Через год плавал на лодке «Ра-2». В 1978 — 1979 годах в составе команды Т.Хейердала путешествовал в Индийском океане на папирусной лодке «Тигрис» врачом экипажа. Затем принимал участие в медицинском обеспечении экспедиции на Северный полюс. Покорял Эверест. С осени 1973 года — ведущий телепередачи «Клуб кинопутешествий».
Естественно, всё, что касалось космических исследований, военная цензура из моего материала выкинула. Космос был тогда самой страшной советской тайной после ядерного оружия. Само собой, не мог я в те годы даже заикнуться о том, что Юрий Александрович в молодости выполнял ещё специальные поручения по линии Комитета государственной безопасности, находясь в «конторе глубокого бурения» на действительной военной службе, имея звание полковника. Но к этому моменту я ещё вернусь.
Прошёл год. В СССР наведался Тур Хейердал. Ответственный секретарь «Красной звезды» полковник А.Кулаков вызвал меня к себе: «Михаил, ты делал интервью с Сенкевичем. А не мог бы попросить телеведущего, чтобы он устроил для газеты беседу с Хейердалом. Ведь знаменитый путешественник во время Великой Отечественной войны сражался на нашей стороне».
Эксклюзивной сенсацией эта новость не являлась. Отечественный агитполитпроп нет-нет, да и вспоминал, что «великий Тур» воевал в составе советских войск. Однако я сразу оценил, что журналистской удачей, и, может быть, весьма крупной, здесь пахнет определенно. И сел названивать Сенкевичу. Дозвонился. А он, сквозь зубы, с явным раздражением дал мне сокрушительный отлуп: «Ты даже представить себе не можешь, какой у Тура плотный график. Такие вещи, дорогой мой, надо оговаривать загодя, чтобы для них резервировалось место и время. Бывай!»
Ну, как вам, читатель, описать мое тогдашнее состояние с учетом такого незамысловатого обстоятельства, что Кулакову я определенно пообещал материал сделать? А к этому офицеру я всегда относился мало сказать с уважением — с пиететным почтением. Он лично меня взял в «Красную звезду». И вот перед таким человеком я предстал бахвалом и пустобрехом. Да только откуда же мне было знать, что Сенкевич окажется столь неблагодарным? С гневом и злостью я поведал Алексею Николаевичу всё, что выше описано. Он мне посочувствовал, и с тем мы отправились по домам. Меня донимала досада: долг Сенкевича имел такую прекрасную возможность покраснеть платежом (да простится сия тавтология), а в итоге я, как та пушкинская старуха, оказался у разбитого корыта. Вот и верь после всего людям!
…Ближе к полуночи позвонил Юрий Александрович: «Ты не обижайся, Михаил, но в создавшейся ситуации я тебе действительно ничем помочь не могу. Да ещё и задергали меня со всех сторон. Однако в следующий приезд Тура обещаю: интервью тебе будет всенепременно. Только интервью — это же пустышка. Предположим, уделит он тебе двадцать — тридцать минут. Ну час – в лучшем случае. И что ты за это время через переводчика из Тура выудишь? Расхожие сведения, не более того. Я же тебе предлагаю оригинальный журналистский ход, которым самому недосуг воспользоваться – времени катастрофически не хватает. А вот ты, наверняка, сможешь это сделать. Пусть о Хейердале, о его участии в норвежском сопротивлении, в совместных боевых действиях с нашими воинами расскажут его самые близкие друзья. Пиши их телефоны и адреса. Можешь начинать с меня. О своём боевом прошлом Хейердал мне часто рассказывал…
