Эшелон из Сибири идет на фронт
Много лет спустя после войны я встретился в Омске с одним стариком. У него в том учебном бою сын погиб. Я – танкист, не минометчик. Не от моего выстрела… Но в глаза взглянуть этому отцу не смог: я-то живой, а его сын – нет.
Прошел я, ребята, все, что танкисту полагается, и даже горел заживо однажды. И почти дошел до Берлина… Был у меня и бой, которому по всем законам писано было стать последним. Попал снаряд нашей «тридцатьчетверке» в бортовую броню. А бок – он у любого танка защищен чуть хуже, чем «морда», не зря говорится – «крепка лобовая броня»… Ну, что тут говорить – весь экипаж погиб, только я и остался. До сих пор гадаю – за что такая божья милость, уцелеть-то, когда всех друзей-товарищей разом поубивало? Ранен был, конечно, как без этого, если снаряд прямо внутри машины разорвался. Выполз я кое-как. Лежу, кровью истекаю потихоньку. А жить, ребята, хочется! Человек должен хотеть жить, правда? Вот и я хотел… Думаю, надо силы собрать и ползти. Иначе тут, под горелым танком, и кончусь…
Вдруг слышу – стонет кто-то. Подполз, поглядел – тоже раненый, из наших. Ему осколком живот разворотило. Перевязать? А как тут перевяжешь, если я и сам ослаб, а у него, прости господи, все внутренности рядом на земле? Разве – бельём попробовать рану зажать, да куда там, рук не хватило. Сперва он пытался собственной рукой свои кишки обратно в рану затолкать. Потом притих. И неожиданно громко говорит: «У меня пистолет есть, возьми, пристрели меня, товарищ, пожалуйста»… Вот лежит – и просит. Что вы на моем месте делать будете? Я не стал грех на душу брать. Он сам помер. Но глаза этого парня до сих пор передо мной стоят.
Горящий танк Т-34 на поле боя
После госпиталя меня в другой экипаж распределили. Танкисты с боевым опытом были – нарасхват. Был у меня и случай, словно из того знаменитого романа: я тоже на фронте односельчан встречал. Да не кого-нибудь, а собственного двоюродного брата. Ну, обнялись мы, как водится, пригубили из фляжки, поговорили, а ни на что больше ни у него, ни у меня времени не было. Расставаясь с братом, почувствовал я: а ведь видимся в последний раз! Так оно и вышло, как в воду глядел. Брат в пехоте служил, и погиб вскоре. Придя с фронта, я пришел к семье брата и неделю им о той встрече рассказывал. Для них это было как родную душу живьем с того света вернуть.
Я – из тех, кто освобождал Европу. Второй Белорусский фронт… Помню польские городишки, полностью разоренные войной, помню германско-польский Штеттин, или, как местные говорили, Щецин… Не любит нас теперь «просвещенная» Европа? Оккупантами зовет? Вот бы тем, кто не любит-то, показать фотографии повешенных польских партизан на улице чистенького городка, провести по поселку без единого целого дома! Может, тогда поймут они, каково жить под фашистом, под настоящим оккупантом, может, хоть тогда оценят, какой была бы и их собственная участь, не приди мы тогда?..
Вот белорусы – другое дело. Справедливый народ, честный, гордый. Они войну не забудут, будьте уж на все сто уверены – слишком много горя эта война им принесла.
Помните, как в песне поется: «последний бой – он трудный самый»… А я ведь его очень хорошо помню, первый день начала Берлинской операции. Конец апреля, солнце вовсю светить должно – а над полем боя мгла кромешная, поскольку артобстрел идет за артобстрелом, разрывы, дым… Ни зги не видать! Две тысячи орудийных и танковых стволов на квадратный километр, чего ж вы хотите! Такого мощного огня, пожалуй, я раньше нигде не видал… Только вот окончания этой военной страды мне увидать не довелось: я Победу встретил в госпитале.
Перевязочная в военном госпитале
Когда раненым объявили, что нынче подписана капитуляция, что войне – капут, буквально весь госпиталь гурьбой высыпал на улицу: врачи, сестрички, ходячие раненые. Неходячих с первого этажа на каталочках вывезли, под руки вывели. А я на третьем этаже лежал. Ходить, признаться, не начал еще толком, только-только с костылями управляться научился. В палате нас много было – человек 12, не меньше. Кто на ногах – тоже наладились вниз бежать. Я думаю: ну, вот, сейчас останусь один…
Мне-то врачи выходить пока что запрещали. Да и ходить на костылях по лестнице я тогда еще не умел. Тут один из выздоравливающих бойцов кликнул клич: «Солдат своего не бросает!».
Связали парни простыни, изобразили что-то вроде люльки, помогли мне подняться с кровати, подвели к подоконнику. «Садись, мол! А внизу тебя народ уже с костылями встретит!». Я решился… Сел в люльку, на могучих руках товарищей поехали простыни вниз. А там, на мостовой, приняли меня, как малого, в объятия, на руках понесли гулять…
Я на костыли только на центральной площади города и встал! Правда, тут меня начальство и увидало… Военврач, нашим госпиталем командовавший, говорит: «Гапеев! Ты что тут делаешь?! Ты же лежачий, тебе в койке отдыхать положено после операции!!!». Я думал – все! Начал мысленно прикидывать: какие дисциплинарные взыскания могут последовать в отношение раненого, безбожно нарушающего госпитальный режим… Но меня не наказали. До кары ли тут – Победа!!! Так и остался я по документам отличником боевой и политической, ни разу не нарушившим ни одного Устава и Положения. Правда, потом у дежурного по госпиталю на входной вахте был легкий шок: как это, на выход боец Гапеев не выбирался, а на вход – вот он, голубчик, идёт, костылём постукивает?!.
Утренний обход в палате военного госпиталя
Хоть и крепко на войне меня покалечили, а все-таки я выжил, выздоровел. Работать пошел на молокозавод – на маслобойной машине. Женился на хорошей девушке. По сей день моя любовь со мной… Выбирал я ее долго, и выбрал правильно. Каюсь, было дело, гулял сразу с двумя девчатами. С медсестрой, заведующей сельским медпунктом, и с учительшей молодой. Все не мог решить, кто в моем сердце навеки гнездо совьет. Кто – Нина или Фаина? Медсестра пересилила, Ниночка моя. Ангелом-хранителем моим стала – навсегда. Она и подбила меня перебраться из Сибири в Саратовскую область, в город Балашов. 60 лет уже вместе. Троих детей народили, правда старшая девочка у нас умерла от детской болезни. Тяжко нам тогда пришлось. А сына и еще одну дочь вырастили хорошими людьми. Живем, вот, если и тужим – то изредка. Как все – в мирное наше время…
Павел Никифорович Гапеев
источник: polkrf.ru
