Саввина имела законное право на императивность подобных суждений. Кроме того, что она обладала несомненным и уникальным даром чудесного, искреннего перевоплощения; она ещё вдобавок исповедовала чистый, не замутнённый никакими привходящими моментами, нутряной, первородный патриотизм. Ию Сергеевну невозможно даже представить заигрывающей с так называемыми «либерастическими прогрессивными ценностями». Её абсолютной искренности, честности и принципиальности многие просто побаивались. Она никогда не участвовала ни в каких «авангардных», и потому всегда пошлых проектах, не занималась тем, что ей не нравилось, ссылаясь на материальную необходимость, которая для неё тоже была актуальна.
У актрисы наблюдалась какая-то повышенная, почти гипертрофированная чувствительность к пошлости. К любой, не только творческой.
В делах театральных, кинематографических, да и в житейских – она всегда опиралась только на собственный безупречный вкус, но не на чужое мнение.
Заслужить её расположение было нелегко. Дураку Саввина открыто говорила, что он дурак. Она вообще отличалась завидной остротой языка. В этом смысле многие, и не без основания, полагали её продолжательницей Раневской, афоризмы и едкие высказывания которой общеизвестны. Кстати, Ия Сергеевна дружила с «великой Фуфой» до самой её смерти, очень уважала старшую коллегу, и Фаина Георгиевна отвечала ей тем же, к чему я ещё непременно вернусь.
Пока что остановлюсь на фильме Александра Карелова «Служили два товарища», который, в силу нескольких причин, стал для Саввиной этапным в её творческой биографии. Во-первых, режиссёр поставил перед ней и Высоцким сверхзадачу: поручик Александр Брусенцов и сестра милосердия Саша должны так сыграть свою сюжетную линию, чтобы она оказалась достойным мировоззренческим противовесом линии главной – военной судьбы товарищей-красноармейцев Ивана Карякина и Андрея Некрасова. Задача, между прочим, чрезвычайной сложности, если учесть, что экранное время у «белых» в два раза меньше, чем у «красных». Тем не менее, Саввина и Высоцкий блестяще выполнили режиссёрскую установку. Во-вторых, Ия Сергеевна встретилась на тех сьёмках с Роланом Быковым и Аллой Демидовой. Впервые со студенческого театра. Наконец, в-третьих, именно с этого фильма между Саввиной и Высоцким завязывается искренняя и сердечная дружба. Театр на Таганке вообще становится для неё чем-то неизмеримо большим, чем обыкновенное столичное культурное заведение. Вот как вспоминала о том сама Ия Сергеевна: «На сьёмках «Служили два товарища» случился забавный случай. Володя спел под гитару «Лукоморье». Я натурально обалдела – так мне это понравилось! И говорю: «Какое чудо! А кто, Володя, вам это сочиняет?» Вся группа ка-а-ак грохнет смехом. А он в одно касание: «Моя жена!» После этого вообще все покатились со смеху. Я – в замешательстве, потому как раньше не слышала его пения. Но по моему обескураженному лицу он, очевидно, понял, что я не придуриваюсь. Обнял меня и спрашивает: «Неужели вы не помните, как мы снимались в «Грешнице» у Филиппова?» – «Вот бросьте в меня камушком – не помню» – «Мне тогда знакомцы говорили: Саввина – это кошмар. Она тебя сожрёт с потрохами – такая сука. А я ехал на электричке в студию. Замёрз, как цуцик. И девочка с косичками говорит Филиппову: пусть, мол, Володя передохнет, бутерброд съест, и мы начнём. И я тогда подумал: сука-то оказалась порядочным человеком». Вот так мы и сблизились с Володей на всю оставшуюся жизнь».
После семнадцати лет работы в театре Моссовета Саввину пригласил во МХАТ Олег Ефремов. Пошла с великой радостью – всю жизнь мечтала о таком режиссёре. Много играла. За спектакль «Рождественские грезы» Н. Птушкиной получила театральную премию «Хрустальная Турандот», которой очень гордилась. И параллельно напряжённо работала в кинематографе. На стыке семидесятых и восьмидесятых годов сыграла в двух десятках картин. Одна из них – драма Юрия Райзмана «Частная жизнь» получила невероятное число всяких призов и номинаций. В том числе – награды Венецианского и Московского кинофестивалей. Райзман и Михаил Ульянов номинировались даже на премию «Оскар» Американской киноакадемии.
Государственной премии СССР удостоились художник картины Татьяна Лапшина, режиссер Райзман, исполнители главных ролей Ульянов и Саввина. Тогда же Ия Сергеевна встретилась со своим вторым мужем Анатолием Васильевым.
…С Толей, кстати, закадычным другом Владимира Высоцкого, мы в разное время служили под началом бесподобного командира и военного педагога Анатолия Григорьевича Утыльева. Дружим поэтому более тридцати лет, и когда-нибудь я обязательно печатно воздам должное и своему старшему товарищу, и его многолетней (31 год) совместной жизни с Ией Саввиной.
– Толя, на смертном одре Ия просила тебя сберечь её сына. Как вы теперь обитаете с Сергеем без его матери? – Спросил я его.
– У нас, слава Богу, всё нормально. Мы с Ией за несколько лет до её ухода решили, что опекуном Серёжи буду я. Тогда же и оформили все необходимые документы. Отказываться от этой обязанности я не собираюсь. Это мой святой долг перед Ией. Сергей привык каждое лето проводить на даче, а осенью возвращаться в Москву. Он, естественно, нуждается в особом уходе, а я много времени провожу на работе. Через пару недель, вообще, еду на гастроли в Израиль. Так что мне пришлось нанять сиделку. Она спокойный и добрый человек, не способный обидеть больного. А Серёжа, ты же знаешь, покладистый, послушный. К тому же он многое умеет делать сам. С утратой мамы он смирился и утверждает, что она стала ангелом. Часто бывает в церкви, благо рядом с нашим домом есть храм. Нас регулярно проведывает психолог. И делает она это по велению сердца, как было и при жизни Ии. Что ещё? Сергей окончил университет, работал переводчиком. Он прекрасно изучил английский язык. Знает поэзию, в живописи прилично разбирается. Его натюрморты с успехом экспонировались на персональной выставке в Москве.
Во время гастрольных поездок, отвечая на вопросы поклонников, Ия Саввина со счастливыми глазами рассказывала о сыне, тем самым воодушевляя матерей с проблемными детьми и разрушая общественные стереотипы.
У Серёжи сейчас есть всё: синтезатор, много красок, книг, багетов. И он замечательно всем этим занимается – играет на синтезаторе, рисует, совершенствует английский. У него всё проще, он живёт в своём мире, который, видимо, лучше нашего. Вообще, Серёжа – вечно улыбающийся парень. Недаром таких людей, как он, называют детьми Солнца. Очень редко бывает, что ему что-то не нравится, а так он всё время пребывает в прекрасном расположении духа.
– А теперь, Толя, прошу тебя вспомнить о приватной жизни Ии Сергеевны. Ведь никто в мире лучше тебя её не знал…
– Она была красивой, нежной, с невероятно притягательными глазами и немыслимым обаянием. А ещё – очень мудрой была. Ия реагировала на жизненные коллизии резко, но почти всегда справедливо. Кому-то это, наверное, не нравилось, но её раздражала чужая глупость, тупость, бестолковость, непорядочность, непрофессионализм – то, что раздражает всех нас. Она была разной, как все мы: веселой, когда пела и танцевала, сосредоточенной, когда читала или писала, сердитой – тогда ругалась и могла даже накричать. Знала наизусть очень много стихотворений, но это касалось только её любимых поэтов – Юрия Левитанского, Булата Окуджавы, Иосифа Бродского. И Владимира Высоцкого Ия любила именно как поэта, а не как актёра или барда. Обожала читать его песни как стихи. Так что дело тут не в уникальной памяти, схватывающей на лету любую, в том числе и поэтическую информацию, – она хорошо помнила только тех, кого любила.
Наше с Ией Сергеевной поколение отличается от современного: нынешней молодежи такие знания не нужны, а мы не могли и не хотели жить без них. Существовал так называемый самиздат: запрещённые в стране произведения перепечатывались под копирку на машинках. Такие книги мы под строгим секретом читали и передавали друг другу. Сейчас стихи забыты – время другое. Но когда-нибудь маятник, как уже миллион раз бывало в истории, качнётся в обратную сторону, и люди снова начнут собираться на поэтические вечера.
Круг людей, вхожих в наш дом, – ты сам свидетель,– был очень широк. Но были люди, перед которыми Ия просто преклонялась. Например, артисты балета Екатерина Максимова и Владимир Васильев, которых она считала живыми гениями и говорила им об этом в лицо.
На 60-летие Ии я с многочисленными приятелями собрал и издал сборник её газетных и журнальных публикаций. В этой книжке практически всё, что она успела написать, – за исключением двух–трёх статей. К сожалению, их очень мало.
У неё было очень лёгкое перо, ум и глубина – такое сочетание среди современной журналистской братии встречается редко.
Потому я с Ией время от времени даже ругался по этому поводу: мол, почему ты ничего не пишешь? После этого она садилась за письменный стол, но терпения хватало не надолго. Видимо, её журналистское время прошло. В МГУ, да и сразу после окончания журфака, она горела этой работой, печатала статьи на машинке – компьютеров в то время ещё не было. Но со временем охота писать пропадала, пока не сошла на нет.
Очень трогательно Ия дружила с Раневской. На стене у нас висит картина с надписью на обратной стороне, сделанной рукой Раневской: «Талантливой Саввиной от такой же Раневской. 1974 год». Однажды Фаина Георгиевна случайно налетела по телефону на меня: «Можно Иечку?». – «Её, – говорю, – сейчас нет». – «А вы – её друг»? И, услышав утвердительный ответ, воскликнула: «Боже, как я ей завидую!». Ия часто говорила мне: «Хочу навестить старуху». Мы садились в машину, я подвозил Ию к дому на Бронной, а сам ходил во дворе и ждал её возвращения. И хотя они по два, а иногда и по четыре часа вели свои разговоры, мне это было не в тягость. Меня радовало общение этих удивительных женщин – таких разных и таких похожих.
Ия просто обожала возиться со всякими растениями! Все подоконники в нашей квартире были заставлены цветами и цветочками, которые при отъезде на лето за город надо было кому-то поручать. Когда мы осенью приезжали в Москву, начинался обратный процесс возвращения горшков и расстановки по подоконникам. В земле жуть как любила копаться. Ей нравилось перетереть комочки, чтобы земля стала, как пух, что-нибудь посадить, а потом наблюдать, как всё это растет. Ии достаточно было ткнуть в землю сухую ветку, и та тут же зеленела – руку имела лёгкую. С сорняками всегда общалась на матерном языке. Ей нравилось побросать в подол огурчики, а на следующее утро снова пойти и обнаружить, что вчера что-то пропустила, – радовалась всегда невероятно. Очень любила делать всякие заготовки – солить, сушить, мариновать. Она вообще обожала готовить, и получалось у неё это замечательно. Собирала кулинарные книги: от классика русской кулинарии Елены Ивановны Молоховец (это середина ХIХ века) до современных изданий.
Друзья и знакомые знали: хочешь сделать Ии Сергеевне подарок – купи поваренную книгу! Она могла перечитывать эти труды бесконечно, а потом, скрупулезно соблюдая рецептуру, готовить сложнейшие блюда.
Над некоторыми нужно было колдовать неделю, а иногда и 10–15 дней: неделю вымачивать мясо в каком-нибудь растворе, потом неделю его отбивать, а потом ещё неделю мариновать – дождаться блюда было просто невозможно. Особенно много таких рецептов именно у Молоховец: каждое блюдо у неё готовится не меньше трех дней, за что я рецепты Елены недолюбливал. Но это была стихия Ии. Причем ей очень важно было не столько попробовать блюдо самой, сколько угостить гостей и увидеть, как их физиономии расплываются в улыбках удовольствия.
Последние годы судьба почему-то стала испытывать Ию на прочность. Все началось с того, что в 2008 году медики обнаружили и удалили меланому – злокачественную родинку. Весной 2011 года она перенесла инсульт. Хирургическое вмешательство спровоцировало метастазы. Но жена наотрез отказалась от курса химиотерапии, хотя все мы упрашивали её. А уже летом того же года Ия попала в автомобильную аварию. Никто и не предполагал, что всё произойдёт так стремительно. Поверь, она не чувствовала своего ухода. Не готовилась к смерти.
Всегда была спонтанным человеком. Как жизнь идет, так она её и принимала. Никогда не планировала: на завтра, на послезавтра. Как говорится, не смотрела вдаль. В этом выражалась её внутренняя свобода. Ия никогда не зависела от обстоятельств. Не суетилась в жизни.
Хотя, может быть, это её ошибка. Тем не менее, она так жила. Мы были на даче, когда все началось. Ия почувствовала недомогание. А когда стало совсем плохо, срочно поехали в Москву. Но меланома – самая коварная вещь в онкологии: человек может и 10 лет прожить, а может сгореть за месяц. Известие о том, что жить ей осталось всего несколько дней, она восприняла спокойно и стойко…
автор: Михаил Захарчук
источник: www.stoletie.ru
