Алия Молдагулова — родом из Казахстана. Скромная и молчаливая, она не любила рассказывать о себе боевым подругам, не вела дневников, стеснялась фотографироваться — несмотря на то, что даже по меркам своего красивого народа считалась самой настоящей красавицей. Все, что мы знаем о ней сегодня, умещается в четыре машинописных листа архивной документации.
«Айдай сулулык» — называл ее дома родной дядя — «луноликая красавица». «Иnsichtbarer Tod» — «невидимая смерть» — говорили о ней враги…
Алия
Девочка родилась 25 октября 1925 года в ауле Булак, в Актюбинской области, в обыкновенной казахской семье. Впрочем, настолько ли обыкновенной? Отец, Нурмухамбет Саркулов, происходил из семьи бая — местного князька рода Табын, но в революцию порвал с отцом и не оглядываясь ушел в новую жизнь — в батрацкую артель. Сражался с басмачами, после войны женился на хорошей работящей девушке Маржан из бедной семьи, родил с ней дочерей, похоронил умершего от детского поветрия двухлетнего сына Багдата…
Но когда Алие исполнилось восемь, ее мама трагически погибла. Если верить землякам, женщину случайно застрелил сторож, устроивший у кромки артельного поля засаду на воров, разграблявших колхозное имущество. Мама Алии вечером пошла к подруге, и в темноте ее приняли за пособницу преступников…
Сам Нурмухамбет опасался ареста — время было непростое, байских сыновей рабоче-крестьянская власть не жаловала… Большая казахская семья решила, что лучше ему уехать куда-нибудь на заработки — мало ли в стране, как раз переживавшей период интенсивной индустриализации, великих строек, где рабочие руки нужны? Где-нибудь на Магнитке никто не будет знать, кто Нури по рождению, и если хорошо работать, глядишь и забудется такое «пятно» на биографии, как богатый папаша… А двух маленьких дочек, которых, сами понимаете, в неустроенный быт рабочего барака не повезешь, как родных примет семья дяди по материнской линии — молодого коммуниста Абубакира Молдагулова.
Дядя в воспитанницах души не чаял, хотя и не баловал. Он служил по военно-железнодорожной линии, и в 1935 году получил направление в Военно-транспортную академию. Так Алия с сестренкой Сапурой оказались сначала в Москве, а потом — в Ленинграде. Так как дядя неделями пропадал на учебных полигонах, дети Молдагуловых с 1939 года учились в школе-интернате № 46 — фактически, всю неделю живя, как в детском доме, и только по выходным приезжая к родне.
Одноклассники с легкой руки Миши Штейнберга называли Алию на еврейский манер — Лией. М.А.Голубева, первая учительница Алии в Ленинградской школе, вспоминала:
«Лия была… исключительно серьезная, вдумчивая, любознательная девочка. Она проявляла большую заботу о классе, была моей первой помощницей и не терпела лодырей. В 6-7-х классах была выбрана старостой».
Школьники военной поры
Однако не стоит воспринимать активную девочку как некую «железную кнопку», занятую исключительно уроками и общественной работой. В душе маленькой казашки жила самая настоящая романтика! Из письма Алии родной тёте:
— Сегодня ходила в лес за цветами, набрала букет. Лес близко-близко, а кругом поля, цветов много и какие красивые. Вот, чтобы не одной наслаждаться, я шлю тебе гвоздичку, незабудочку и землянику…
И вот загрохотала по советской земле жестокая война. Немцы рвались к Ленинграду. Взрослое мужское население и молодежь массово уходили на фронт. Дядя Алии тоже воевал, а семье его предписали выехать в эвакуацию.
— Не поеду, — отрезала Алия, — мне шестнадцать уже, я могу считаться взрослой. Вспомни, тетечка: ты в этом возрасте уже замуж пошла!
— Что же с тобой будет, карлыгаш (ласточка моя)?
— Что и со всеми… Ребята из школы на оборонные работы идут, и я с ними…
Тетя забрала с собой в эвакуацию собственных младших детей и сестренку Сапуру. А Алия осталась с ленинградскими старшеклассниками — рыть окопы на Пулковском направлении, оклеивать бумагой крест-накрест высокие окна ставшего уже родным интерната, дежурить во время немецких обстрелов на чердаках в поисках «зажигалок»… И — бомбардировать военкомат заявлениями:
«Я, Молдагулова Алия Нурмухаммбет-кызы, прошу направить меня на военное обучение, потому что хочу бить фашистов…»
Кольцо блокады сжималось, к зиме на вторую советскую столицу навалился страшный голод.
Из воспоминаний вожатой интерната:
«Однажды Лия, отправившись с санками за водой, долго не возвращалась. Ее стали разыскивать и нашли лежащей без памяти прямо на середине улицы — голодный обморок. Когда врач осмотрел Лию, оказалось, что она уже истощена до предела — едва выходили».
Как выяснилось позже, Алия делилась скудным блокадным пайком с заболевшей одноклассницей Катей, которая была полной сиротой, и помогать ей было некому. Кате дополнительная половина 125-граммовой хлебной пайки спасла жизнь. А Алию доброта едва не погубила.
Девочку выходили в госпитале, и она, едва встав на ноги, вернулась к работе в отряде гражданской обороны — снова тушить бомбы-зажигалки на крышах.
В марте 1942 года приказом товарища Жданова из осажденного Ленинграда вывезли детские дома и интернаты. Пришлось и Алие, заболевшей тяжелой дистрофией, переехать в Ярославскую область. Врага уже далеко отогнали во время зимнего наступления, и детям тут был гарантирован покой, лечение, хорошее питание. Но Алия рвется на фронт…
— Что же с тобой делать, милая? — задумался ярославский военком, — семнадцатилетнюю я тебя на фронт отправить не могу. А не согласишься ли поработать на армию в тылу — боевые самолеты чинить? Вот тут у меня разнарядка в авиационный техникум есть…
— Ну, хоть так буду полезной…
— Вот и славно. Можешь собирать вещи — поедешь в Рыбинск учиться на мастера-авиамеханика.
— А потом из механиков в летчики можно переучиться? Я знаю — девчат в летчики берут сейчас.
— Наверное, можно. Но сначала на земле потрудиться придется.
Блокадники пришли за водой. Ленинград, 1942 год
В Рыбинске, одновременно с освоением рабочей специальности, Алия начала ходить в кружок ОСОАВИАХИМа и учиться стрелять. Рано или поздно она все равно добьется командировки на войну — так значит, надо быть готовой лицом к лицу встретиться с врагом! Уже через месяц после начала занятий хрупкая казашка с длинной не по росту винтовкой сдает стрелковые зачеты лучше парней. И теперь уже рыбинский военком сдается перед настойчивостью Алии — отправляет девушку в Центральную школу снайперов в подмосковном селе Вешняки.
17 декабря 1942 года Алия прибывает в школу. Пережившая дистрофию тоненькая, как степная ковылинка, девчонка-подросток, еще не долечившая напавший в эвакуации фурункулёз… А воинская школа — не санаторий. С утра после побудки и завтрака пресной солдатской кашей — занятия с оружием, тактика, курс молодого бойца с марш-бросками по пересеченной местности. Столь же скромный обед в казарменной столовой — и снова на занятия: строевая подготовка, метание гранат, снова марш-броски, политинформация со сводкой положения на фронтах. К вечеру бойцов, половина из которых, как и она, девушки, уже ноги не держат от усталости.
Обучение девушек-снайперов
Курсант Четвертой учебной роты Алия Молдагулова с подругами получили в качестве казармы… старую оранжерею, в которой вместо стеллажей для цветов были установлены трехъярусные деревянные лежанки с соломенными матрасами. Несмотря на то, что с вечера в оранжерее топили железную печку, к утру широкие окна покрывались инеем изнутри, с потолка накрапывал дождик конденсата, было холодно. Хорошо — на втором месяце обучения, после отъезда на фронт целой роты выпускников, для девушек освободились места в капитальной казарме.
Удивительно, но факт: несмотря на интенсивные учебные нагрузки в снайперской школе по вечерам собирался кружок музыкальной самодеятельности. Алия увлеклась жанром мелодекламации — чтением вслух стихов под музыку. Первое произведение, которое выучила — «Ленинградцы, дети мои!» — поэтическое послание мудрого акына Джамбула Джабаева. Обычно это произведение со сцены читают актеры-мужчины, все-таки повествование идет от лица старого казаха… Но Алие удалось невозможное:
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Мне в струе степного ручья
Виден отблеск невской струи.
Если вдоль снеговых хребтов
Взором старческим я скользну, —
Вижу своды ваших мостов,
Зорь балтийских голубизну,
Фонарей вечерних рои,
Золоченых крыш острия…
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Затаив дыхание, слушала снайперская казарма проникновенные строки. А Алия после концерта хмурилась:
— Не то! Вот бы вместо гармони тут на жетыгене сыграть или хоть на кобызе…
Кобыз — национальный казахский музыкальный инструмент
— А на что похож жетыген? А кобыз? — спрашивал русский солдат-гармонист.
— Кобыз это казахская двухструнная скрипка, Вася, — охотно рассказывала Алия, — режут ее из цельного ствола фруктового дерева, которое уже не может давать плоды. Когда я была маленькой, у дяди дома был кобыз. Три года не цвела в нашем саду старая яблоня, и когда ее спилили, дядя отдал ствол мастеру — дедушке Абдибаки. Старик год сушил крепкое дерево, отливающее на срезе цветом степного заката. Потом вырезал корпус в виде ковша и тонкий гриф с головкой в виде рогатой козьей башки, а на дно чаши вставил кусочек зеркала. Так положено, чтобы музыка всегда видела свет солнца. Потом срезал длинные пряди с хвоста лучшего коня в нашем колхозе и свил струны. И стал учить меня и сестру играть. Играют так: садятся на пол, на кошму, ставят кобыз грифом вверх у колена, как виолончель, и смычком водят по струнам.
Акын — казахский поэт-музыкант с кобызом
— Заслушаешься тебя, Алия… А что такое жетыген?
— Это древние-древние семиструнные гусли. Говорят в народе, что изобрел их старик, у которого война и голодный мор после нее отняли семерых сыновей. Не хотел мудрый человек мириться с их смертью и решил, что подарит своим детям бессмертие в музыке. Семь струн — семь красивых казахских мужских имен, семь душ молодых батыров, ушедших в небо раньше отца, семь песен бессмертия. А ведь дедушка Джамбул, называя ленинградцев своими детьми, тоже сердцем оплакивал погибших от войны и от голода, поэтому я считаю, что его стихам очень подойдет мелодия, сыгранная на жетыгене.
— Ну, обычные гусли, наверное, достать было бы можно, только ведь я на них играть не умею. Вот что, Алия, а не заменит ли этот, как бишь его, жетыген, семиструнная гитара? У нас есть. А ты научишь меня казахским песням бессмертия?
— Да…
У современных акынов на жетыгене бывает и больше, чем семь струн…
К сожалению, новому концерту не суждено было состояться: закончил обучение еще один курс снайперов, и гармониста Василия ждали на фронте. Он ушел с ротой на Запад и вскоре погиб. А Алию командование хотело оставить при школе — в качестве инструктора стрелков и руководителя кружка художественной самодеятельности.
Но девушка и не думала оставаться в тылу.
— Учиться я люблю, а вот учить, пожалуй, еще не умею. Далеко мне до Федора Петровича, нашего инструктора, он жизнь прожил, ранен был, два десятка фрицев уложил из своей винтовки. А я? Что я в жизни знаю? Одни только песни пока. Так их и многие другие знают. Вот, Галя Коваленко — с Украины, вы бы послушали ее голос! Пусть она кружок и ведет. Нет, не могу я остаться, поймите!
— Ладно, уговорила! — вздохнул начучилища… — поедешь на фронт. Но вот тебе три месяца — подготовить себе смену, хоть Галю твою, хоть еще кого… Талантов-то у нас много, да такого лидера как ты, девочка, еще поискать!
На фронт Алия поехала с именной винтовкой — на вишневом прикладе серебрилась узкая табличка с гравировкой: «бойцу-снайперу от ЦК ВЛКСМ за отличную стрельбу».
Девушки-стрелки отправляются на фронт
Из воспоминаний однополчанки Алии:
— В июне 1943 г. мы с Лией и Зиной с другими подругами были направлены на Северо-Западный фронт в 54-ю стрелковую бригаду. Кстати, ей здесь пришлось пролить немало слез, прежде, чем попасть на передовую линию. Причиной тому были опять-таки ее юный возраст и малый рост. Нас с Лией определили в один взвод четвертого батальона. Мы, снайперы, ходили на задания в паре, у нас были заранее приготовленные позиции. Там засиживались до тех пор, пока не брали на мушку фрицев и не пускали их в расход. Тогда на нас обрушивались вражеские снаряды и мины! Лия в такие минуты проявляла исключительное бесстрашие. Она не только била фашистов. Она выносила с поля боя раненых и оказывала им первую помощь. А однажды привела из засады пять пленных. Сняла из винтовки немецкого лейтенанта, запугала его подчиненных выстрелами так, что они час не могли головы поднять из болота, а потом крикнула мокрым, продрогшим немцам, мол, поднимайтесь, бросайте оружие, берите документы своего убитого командира — и бегом впереди меня на советскую сторону! Кто хоть мускулом дернется — тотчас будет покойником! Крикнула по-русски, но немцы со страху будто поняли, оставили автоматы, побежали…Так, под дулом СВД, и привела их к блиндажу батальонного командира…
Снайперши Красной армии
