* * *
Его вторая семья…
Мы сидели с Гвардии старшим лейтенантом Михаилом Семенцовым на опушке леса. Где-то рядом, в гуще кудрявых многолетних деревьев, техники опробовали мотор. Семенцов прислушивался то к вспыхивающему звенящему, то потухающему звуку и рассказывал. Говорил он медленно, изредка поглядывая на покоившуюся на колене правую руку с тремя несгибающимися пальцами.
Авиационная юность Семенцова прошла на Дальнем Востоке. Там Семенцов встретил кряжистых, сильных духом людей. Там поверил в простую, неподдельно искреннюю человеческую дружбу. Любовь к человеку, готовность помочь ему, пожертвовать собой ради его спасения — на всю жизнь впитал в себя 23-летний парень из Киева. Дружба эта облегчала трудности военной жизни, в ней Михаил нашёл утешение, когда немцы пленили его родной город и семью.
Часть, с которой он выехал на фронт, заменила ему родителей, стала его второй семьёй. Он полюбил её, как отчий дом. Крепко привязался лётчик к боевым друзьям своим. И когда в жаркой схватке вражеский осколок повредил ему бедро, он отказался ехать в госпиталь. Он лечился на месте. Постоянное общение с товарищами, вести об удачах его части дали ему силу легче преодолеть недуг и снова стать в строй.
После ранения злее стал Семенцов, яростнее начал бить немцев. Однажды уже под конец штурмовки, когда Михаил выводил самолёт из атаки, а на дороге пылали подожжённые им машины и повозки, он почувствовал острую боль в ноге. Кровь заливала кабину, он терял силы. Но лётчик знал самолет цёл и должен быть приведён на аэродром.
70 километров Семенцов вёл самолёт непослушными руками. Он помнил только, как потухающий взор его опознал аэродром. Что было дальше — он не знал. Он очнулся на госпитальной койке, и врач, склонившийся над ним, поздравил его. У Семенцова было извлечено 32 осколка. И опять тяга в родную семью лётчиков подняла Михаила на ноги. Врачебная комиссия предоставила ему 6 месяцев отпуска, но он не отдыхал и 6 дней. На третьи сутки Семенцов, сияющий от счастья, предстал перед командиром части.
Точно так же он пришёл в часть и в 3-й раз, когда комиссия совсем освободила его от полётов. Он не ушёл из части и кровью своей, мужеством и упорством вместе с товарищами завоевал ей Гвардейское имя.
Он неутомим в своей жажде боя, в стремлении победить. И когда однажды он встретился с 6 «Мессерами», на которых сидели опытные и хитрые асы, Семенцов смело принял вызов. Он только приказал ведомому Кочеткову внимательно следить за его хвостом. Немцы норовили зажать Семенцова в клещи, поймать на «горке», клюнуть сбоку. Семенцов всё это видел и на каждый маневр фашистов отвечал своим контрманевром. В разгар схватки к немцам подошло подкрепление. Пара «Мессеров» караулили Старшего лейтенанта на высоте и в тот миг, когда он ринулся навстречу атаковавшим его Ме-109, бросились на него сзади. Путь им преградил Кочетков. Очередь, направленная в командира, угодила в самолёт ведомого. Кочетков вывел из боя подбитую машину.
Семенцов остался один против 8 «Мессеров». Он выстоял. Он заставил врага уйти. Но сделать это удалось только 6 немцам — один самолёт догорал на зеленеющем поле у переднего края, другой, дымя, с трудом перевалил линию фронта и там упал.
Семенцов не считал врагов. Он бил их без счёта, заботясь об одном — подойти к ним ближе, чтобы не тратить зря снаряды. И каждый сбитый им самолёт врага отмечался маленькой звёздочкой на фюзеляже его машины. Уже 15 звёздочек сияли на «Лавочкине» Семенцова. Это — личные победы Гвардейца. Ещё 6 групповых побед также зафиксированы в документах части.
Каждый день, когда на востоке загорается заря, юркий истребитель Семенцова сверлит голубой простор неба. Воин воздушной Гвардии берёт курс на запад, туда, где сквозь предутреннюю дымку всё отчетливее мерещатся ему знакомые очертания родного Киева.
М. Е. Резников.
* * *
Самое обычное дело.
Это произошло на Курской дуге. Мы прикрывали с воздуха наземные войска. Вылетали и большими группами, и звеньями. Чаще, впрочем, звеньями, потому что работы было много, а самолётов маловато. В каждой эскадрилье вместо 12 — только 6 — 8 исправных машин.
В тот день, о котором идёт речь, я только что вернулся с очередного патрулирования, и на смену нашему звену в район Яковлевки ушла очередная четвёрка во главе с моим заместителем Михаилом Семенцовым — он сам в паре с Иваном Кочетковым и старший лейтенант Виноградов с ведомым лейтенантом Кирисовым.
Вылетели вчетвером — вернулись втроём. Когда самолёты заходили на посадку, я понял: нет машины Кочеткова. Что с ним ? Сбит ? Вынужденная ? Погиб или успел выпрыгнуть ? Жду доклада Семенцова. Михаил, обычно весёлый и неунывающий, хмуро докладывает:
— Кочетков погиб, спасая меня. Я виноват во всём…
А случилось вот что. Придя в заданный район, лётчики обнаружили группу бомбардировщиков противника под прикрытием 8 «Мессеров». Раздумывать не приходилось: нельзя было допустить немецкие бомбардировщики в прикрываемый район, так как это могло сорвать готовящуюся на земле танковую атаку.
— Атакуем ! — передал команду Михаил, и наша четвёрка набросилась на врага.
Бой был тяжёлым: противник дрался умело, да и численное превосходство было не на нашей стороне. Здесь уместно сказать вот что. С лёгкой руки некоторых незадачливых журналистов в начале войны родилась легенда: немецкие лётчики — безнадёжные трусы. Вот, мол, не принимают они лобовых атак. Об этом тогда много писали. Послушать такого «теоретика» — драться с немцами вообще не составляло никакого труда. В действительности же всё обстояло намного сложнее.
Дело в том, что в начале войны наши самолёты по своим лётно — тактическим данным значительно уступали немецким. В этих условиях лобовая атака была едва ли не единственной возможностью поразить врага. Ведь в данном случае разница в скорости не имела никакого значения. А попробуй успешно вести бой, если у тебя скорость 400 км, а у врага — более 500. При такой разнице в скоростях наши истребители практически вынуждены были вести оборонительные бои на горизонтальном маневре, противник же в силу того, что он имел большую скорость, использовал вертикальный маневр. Поэтому в бою самолёты врага были почти неуязвимы. Но как только немцы ввязывались в бой на горизонталях или принимали лобовые атаки, они теряли своё преимущество в скорости и обычно терпели поражение. Вот почему немецкие лётчики избегали лобовых атак: в таком бою шансы обеих сторон уравниваются, а кому охота быть сбитым ? К тому же немецкие лётчики и тактически были подготовлены хорошо. Они вели бой, как правило, смело и напористо, особенно когда имели численное преимущество.
Правда, когда немцы оставались в меньшинстве или попадали в невыгодные для себя условия ( скажем, находясь ниже наших истребителей или — впоследствии — имея меньшую скорость самолёта ), то в таких ситуациях они вели бой неуверенно, старались при первой же возможности выйти из боя крутым пикированием.
Бывали случаи, когда истребители противника, почувствовав опасность, бросали свои бомбардировщики и уходили. Немецкие асы никогда ( я, по крайней мере, не помню ни одного такого случая ) не вступали в бой при нашем численном и тактическом преимуществе ( имеется в виду превосходство в высоте и скорости, а в результате этого — и в маневре ). Но, честно говоря, наше численное преимущество в небе до 1943 года было нечастым. Мы дрались иногда восьмёркой против 60 вражеских самолётов, и здесь многое определяла внезапность и индивидуальное мастерство.
Бывало, наделаешь неразберихи в стане врага, атакуя ведущее звено, и кричишь в эфир: «Всех поднимайте !» Хотя знаешь, поднимать больше некого — все машины в воздухе. Но, если бой шёл при равенстве сил — двое на двое, например, и без тактического преимущества, тут приходилось нелегко. Техника пилотирования у немецких лётчиков была высока, так что часто расходились, как говорится, вничью.
У немцев был более плавный пилотаж, у нас — энергичный, резкий. Нам их стиль казался невыгодным в бою — маневренность ухудшалась. Но здесь уж дело в традициях и выучке. Я говорю сейчас об этом для того, чтобы даже несведующий человек мог понять, что стояло за решением Семенцова атаковать превосходящего по силам противника. Немцы приняли бой.
Семенцов подвергся нападению со стороны двух истребителей. Ведомый его, Кочетков, обеспечивающий атаку Михаила, слишком поздно заметил «Мессеров» и не сумел отсечь их от самолёта своего ведущего. А тот, увлекшись, не видел, что происходило у него сзади.
Конечно, сейчас легко определить, что Михаил совершил ошибку в самом начале — он пренебрёг одним из основных правил: начинать атаку так, чтобы противник не имел возможности атаковать ни тебя, ни твоего ведомого. За доли секунды необходимо принять правильное решение, прикинув все возможные варианты действий врага. Небрежность здесь недопустима — расплачиваться за неё приходится собственной жизнью.
Атаковав бомбардировщики и сбив один из них, Семенцов подставил свой истребитель под очередь противника. В этот момент Иван, видя, что самолёт Семенцова вот — вот будет сбит, бросил свою машину наперерез пулемётной трассе «Мессера».
— Когда, выйдя из атаки, увидел, что кочетковская машина разваливается, понял: Иван спас меня, — угрюмо сообщил мне Семенцов.
— О чём же ты в воздухе-то думал… — начал было я, но продолжать не стал, кляня в глубине души Мишку за неосмотрительность, я видел, что ему ещё хуже, чем всем нам — погиб его друг, и это случилось по его вине.
Семенцов дрался с врагом отлично. Пилот с довоенным стажем ( он закончил лётную школу в 1938 году и служил на Дальнем Востоке ), Михаил был любимцем всей эскадрильи. Балагур, весельчак, открытый человек, он не жалел себя в бою. Его боевой счёт рос быстро, и Семенцов одним из первых в эскадрилье стал Героем Советского Союза.
Но смелость на войне не всё определяет. Безрассудно смелый человек может легко погибнуть и сам и товарища потерять. Несобранность, лётная небрежность не компенсировались никакой личной храбростью. Михаил, я думаю, всё это понимал, но изменить свой характер для него было делом сложным.
— Жаль Ивана, — только и сказал я, — хороший был лётчик…
Кочетков и впрямь с каждым полётом вёл себя всё более уверенно. Пришёл он к нам в эскадрилью совсем молоденьким мальчиком. Лётную школу окончил во время войны. А тогда какая учёба: 3 месяца — и на фронт. Правда, когда Кочетков прибыл к нам, в его лётной книжке значилась довольно внушительная цифра: самостоятельных вылетов — 70.
— Посмотрим, что за аса нам прислали, — сказал я ему, посылая в тренировочный полёт, и не очень удивился, когда при посадке он чуть не угробил самолёт.
— Приписал ?
— Приписал, — честно признался Иван.
— Сколько ?
— Нолик…
Впрочем, Кочетков оказался способным лётчиком, быстро схватывал всё, и недоставало ему только опыта. Спустя некоторое время он стал моим ведомым, и я на него всегда мог положиться. Неразговорчивый, малообщительный, замкнутый даже, Иван был очень надёжным человеком. Все знали, что в бою он не бросит никогда. Характер у него был бойцовский. Был случай, когда Кочетков оторвался от своей группы и всё — таки продолжал драться в одиночку.
Вот почему в поступке Ивана никто не увидел ничего исключительного — все знали, что иначе он поступить не мог. Скажу определеннее: Кочетков, действуя единственно правильным образом, по нашим тогдашним понятиям не совершил ничего из ряда вон выходящего. Каждый лётчик поступил бы точно так же. Ведомый должен был обеспечить атаку своего ведущего, и он обеспечил её ценой собственной жизни.
Поскольку ни Семенцов, ни Виноградов, ни Кирисов не видели, чтобы из падающей машины выбросился парашютист, мы решили, что Иван убит в кабине. Но в авиации случаются порой чудеса. Произошло совершенно невероятное: у машины Кочеткова очередью был отрублен хвост, она потеряла управление, но это-то как раз и спасло Ивана. Самолёт падал на землю не по прямой, а «листом», вращаясь вокруг вертикальной оси.
При падении Кочетков потерял сознание ( потому-то и не выпрыгнул с парашютом ), он был ранен — осколки кабины сильно порезали его, и всё же, несмотря ни на что, Иван остался жив. Правда, мы на аэродроме узнали об этом чуть позже, когда в штаб полка позвонил командир корпуса генерал Галунов. Комкор с пункта управления наблюдал за боем. Он видел, что истребитель Кочеткова упал на нашей территории и, собрав солдат, выехал к месту падения самолёта.
Когда Кочеткова осторожно вносили в машину, генерал сказал Ивану:
— Ну, такое раз в жизни бывает. Теперь жить долго будешь.
Дней через 15, подлечившись, Иван вернулся в эскадрилью. А через несколько месяцев погиб во время нашего наступления на Украине, освобождая Киев. Но мы, понятное дело, всего этого тогда знать не могли, и страшно были рады, узнав, что Кочетков жив и скоро вернётся к нам в полк.
А. С. Куманичкин.
источник: airaces.narod.ru
