На старте, куда мы пришли с Петром Романовичем, уже была развёрнута радиостанция В-100 с питанием от «солдат-мотора». Это — генератор на велоприводе. Садится боец, как в седло велосипеда — и ну «километры наматывать» на одном месте, а от движения педалями вырабатывается электричество.
Самолёт Хаустова Ла-5 с хвостовым номером «восемь» прорулил мимо нас, резко развернулся против ветра, а лётчик поднял руку, подтверждая готовность к полёту и нормальную слышимость командной радиостанции. Фонарь закрыт, свечи прогреты, тормоза отпущены. Истребитель, резко набирая скорость и почти не поднимая хвоста, исчезает в сплошной облачности.
Через несколько минут командир запросил Хаустова:
— «Восьмёрка!» «Восьмёрка!» Сообщите погоду. Я — «Берёза». Приём!
— «Берёза!». Я — «Восьмёрка». Вас слышу хорошо. Облачность сплошная, Высота 100 метров. Выполняю «Прилив». Как поняли? Я — «Восьмёрка». Приём! – слышалось в динамике несколько с хрипотой и на фоне шумов от умформера.
Военные связисты с телефонным проводом.
Пётр Романович взял у командира микрофон, подмигнул мне, мол, всё нормально, лейтенант, выдал команду солдату, нажал тангенту на передачу и по всем правилам радиообмена передал, что слышит «Восьмёрку» хорошо. Командир, ничего не сказав, ушел на КП.
Так как в воздухе был только Хаустов, а он покуда молчал, то в выносном динамике были слышны только легкие шумы и трески. Мы напряженно вслушивались в тишину, ожидая сообщение нашего воздушного разведчика. Прослушивая работу лётчиков в воздухе, я знал особенности каждой самолётной радиостанции, предупреждал радиомехаников о неполадках, выявлял необходимость подстройки и часто помогал лётчикам в обеспечении надёжной радиосвязи. Погода не улучшалась, но стало намного светлее. Динамик по прежнему молчал. Время текло медленно, начинали зябнуть ноги – от неподвижности.
Приближалось время, когда на «восьмёрке» должна загореться красная лампочка, предупреждающая об остатке бензина. Загорится — поворачивай, пилот, обратно, а то сядешь в поросшее мелким кустом поле, переломаешься, не долетев до аэродрома! Ситуация усложнялась и становилась критической… Тишина — только «велосипедист» педалями скрипит, вырабатывает электричество. Мне холодно, а бойцу жарко.
И тут в динамике громко и чётко прозвучало долгожданное сообщение:
— Я – «Восьмёрка». Вижу танки на станции. Много танков. Сделал два захода. Приём!
Петр Романович, изрядно замёрзший в своей короткой шинельке , подскочил к телефону и сообщил командиру, что Хаустов обнаружил на железнодорожной станции много танков, сделал два захода и сфотографировал цель. Предварительные данные разведки незамедлительно были переданы в штаб дивизии и далее по инстанции.
На командном пункте авиаторов, 1943 г.
Командир, не спеша, вернулся к радиостанции. На наши запросы Хаустов не отвечал.
Почему молчит «Восьмерка»? По хорошей слышимости сообщения можно утверждать, что самолёт где-то близко. Неужели отказала радиостанция?..
Лицо командира выражало деловую озабоченность. Волнение передалось всем. Я уже начинал подумывать, как буду воспитывать механика Иванова за то, что он постоянно, чтобы угодить лётчикам, несколько расстраивал самолётные передатчики для улучшения самопрослушивания. Иногда это приводило к снижению мощности излучения и дальности радиосвязи.
Наконец заработал передатчик Хаустова и стало хорошо слышно: «Я – «Восьмёрка. Дайте прибой, прибой, прибой, прибой прибой, я – «Восьмёрка». Приём». Это был взволнованный вызов пеленгатора. Пеленгаторный пункт ответил сразу и выдал, как и положено, пеленг на аэродром. Пётр Романович сиял, не скрывая своей радости, я успокоился, командир был серьёзным и своих эмоций перед нами не показывал.
Послышался знакомый звук приближающегося самолёта. Все оживились, а командир начал давать указания лётчику по заходу на посадку. С большим перелётом самолёт коснулся ВПП и, разбивая колёсами смёрзшийся, укатанный ночью катками, снег, начал энергично тормозить. Казалось, всё обошлось благополучно — задание выполнено… Вполне довольные, мы с Петром Романовичем пошли на КП полка обогреться, послушать Хаустова и поделиться первым успехом при боевой работе с радиопеленгатором.
Обнаруженное скопление танков и их, как считали, выгрузка на станции Оболь явно подтверждали замыслы противника и очень волновали вышестоящие штабы. Капитан Хаустов сидел рядом с начальником штаба на длинной лавке. Пока он не мог правильно оценить результаты разведки, хотя на многочисленные вопросы майора Ушакова отвечал достаточно полно и уверено. После того, как начальник фотолаборатории принёс и разложил на столе фотопланшеты, обстановка на КП ещё больше накалилась. На отлично изготовленных фотографиях чётко просматривались железнодорожные пути, станционные постройки, дома, огороды и… танки. Полчище танков! Дешифровщики насчитали 115 машин. Большая часть танков в беспорядке стояла вдоль путей, другие — на железнодорожных платформах. Но вот паровозов на станции почему-то не было.
Достоверность разведданных не вызывала на вид никаких сомнений, и не было повода не доверять дешифровщикам, которые так удачно привязали фотоснимки к местности на карте.
Несмотря на плохую погоду, к КП подрулил армейский биплан У-2, из него вылез порученец, взял фотопланшеты, быстро попрощался и улетел обратно. Впервые я с большим интересом рассматривал снимки, сделанные с самолёта аппаратом АФА-И.
Общая картина расположения станционных строений, пересечение дорог и танки показались мне чем-то знакомыми. Чем дольше я рассматривал снимки, тем сильнее где-то внутри зарождалось сомнение, а потом и слабая уверенность в том, что на фотографиях знакомая станция.
Раздался продолжительный звонок, а к аппарату подошел командир.
— Нестоянов! В чём дело? Почему твои лётчики вместо танков противника сфотографировали мой сортир?.. Спасибо за службу! Я тебе ещё покажу Кузькину мать!.. Немедленно докладную! – такими словами, вперемежку с отборным матом, одним духом, выразил своё отношение к командиру и ко всему личному составу полка начальник штаба дивизии полковник Азаров…
На КП наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в железной печурке. Все поняли, что Хаустов потерял ориентировку, заблудился и сфотографировал станцию Усвяты, где размещался штаб… нашей же дивизии!!!
Эта станция недавно хорошо была разрушена немцами, и около нее скопилось большое количество танков и самоходок, несколько наших — и тьма вражеских. Все они были искалечены в боях и теперь ждали отправки в тыл для ремонта, в музей трофеев или на утилизацию. А паровозов, чтобы вывезти их, не хватало… Станционные строения и их расположение полностью повторяли типаж русских станций: водонапорная башня, пакгауз, маленький вокзальчик, служебные постройки и дома железнодорожников с огородами…
Поэтому отличить станцию Усвяты от станции Оболь было невозможно, если бы полковник Азаров не узнал на Фотопланшете, извиняюсь, люфтклозет типа сортир, находящийся на краю огорода, у того самого дома, где он жил…
Капитан Хаустов не понес взыскания за ошибку. Просто ему пришлось выслушать громкую брань и лететь на разведку еще раз. Он воевал смело и доблестно, погиб в начале апреля 1945 года при воздушном штурме Кенигсбергской крепости. А полк наш, 21-й ИАП, всё же получил благодарность от Верховного Главнокомандующего и наименование «Витебский» за освобождение города…
Вадим Петрович Мальцев, осень 2016 г.
источник: polkrf.ru
