— Скажите, в ЦУПе вас слышали? Земля вам помогала?
— Земля… Когда я доложил про «нештатку», связь тут же закончилась. В ЦУПе все слышали, но ответить ничего не могли. Связь была односторонняя. Да и потом, что говорить с человеком, когда и так все ясно. Могу раскрыть одну маленькую тайну. Я об этом обычно не говорил. После полета один мой очень хороший знакомый сказал, что в ЦУПе все сразу поняли с полуслова. А дело было так… Наступила гробовая тишина. Потом кто-то снял фуражку, положил на пульт. Начинали сбрасываться там по трешке, по пять рублей. Вот так. Похоронили…
— Если бы связь была, с Земли можно ли было контролировать спуск?
— В моей ситуации — нет. Слишком большая масса у спускаемого объекта. Это был просто булыжник. Обычный падающий камень, который, проходя через слои атмосферы, еще и нагревался. Я видел в иллюминаторы, как плавится металл. Розовые струи, жгуты раскаленного воздуха, разогретого до очень высоких температур, вьются, прожигают обшивку прямо у меня на глазах! Очень эффектно, до сих пор помню! Гудит, как в топке паровоза. Потихонечку запах гари начал просачиваться в капсулу. Это прогорало резиновое уплотнение люка. Так что до разгерметизации оставалось недолго. А у меня ни скафандра, ничего. Тогда все в «трениках» летали.
Я был уверен, что постоянно выражался непечатным словом. После уже, когда сказали, что пленку нужно отслушать в присутствии государственной комиссии, у меня внутри прямо ёкнуло. Но оказалось – все пристойно. Только голос был – мой, да не мой. Очень суровый. Эмоций ноль – пустота…
— Что же было дальше?
— Считайте – повезло. Из-за пожара произошел взрыв и наконец-таки отсоединился грузовой отсек. Тряхнуло прилично: крышка люка прогнулась так, что думал — выстрелит. Но я тогда решил, что это мой шанс и побороться еще можно – не так все плохо. Однако тут другая напасть свалилась. Парашют раскрылся рано и не полностью. Начали закручиваться стропы. И вот моя спускаемая капсула, как юла, стала вращаться то вправо, то влево… Нагрузки колоссальные. Я все думал: сейчас сложится мой куполочек – и все: конец. Но купол, как ни странно, не сложился: он стал грушевидной формы – это немного выправило ситуацию. Хотя несся я к земле с огромной скоростью, и остановить падение было невозможно. Хорошо, что вовремя сработал двигатель мягкой посадки. Но это не спасло. Удар был такой силы, что у меня верхнюю челюсть переломило. Зубы вылетели все. Так вот до земли и добрался. Живой. Боль страшная. Но я считал, что зубы — это минимальные потери: все могло быть гораздо хуже. Свои последние слова на пленке помню: «Ну вот, дома. А все могло быть хуже – гораздо хуже».
— Куда вы приземлились?
— Промазал на 600 км от намеченной точки. В степь приземлился. Где-то под Кустанаем такое местечко есть. Ни души вокруг: ничего, что о человеке могло бы напомнить – только заснеженная степь и мороз, минус 38 градусов.
— Как же вас нашли без связи, к тому же вы практически умерли для ЦУПа?
— Пролетал какой-то рейсовый самолет. А у нас, космонавтов, парашют огромный, да еще и очень заметного цвета – оранжевый. На снегу его в легкую можно рассмотреть. Пилот, наверное, и передал, что, мол, так и так, космонавт, видимо, приземлился, координаты дал. Ближайший поисковый ИЛ-14 меня подобрал. Только не сразу. Промерз я основательно. В капсуле греться было нельзя – там гарью пахло: вся обшивка сгорела, даже на металлическом корпусе были огромные пузыри. Я в парашют завернулся. Сколько пролежал – не помню. Как сквозь дрему вижу: бредут солдатики по огромным сугробам ко мне. А потом один – такой молоденький, как Дед Мороз с пунцово красными щеками, ко мне первый подходит: «С приземлением, товарищ полковник». Странно было, взлетал я подполковником, а за три дня полковником стал. Быстро сработали.
Когда уже в ИЛе летели, я все боялся шлемофон свой снять. Думаю, наверное – весь седой. Оказалось, что нет: волосы иссиня черными остались… Тогда все и отлегло. Сигаретку попросил. Оказалось, что они «Шипку» курят. Вкусная она тогда была, эта первая сигарета. Солдатики мне еще анекдот рассказали: «Пошатались, пошатались по космосу, ни хрена не сделали, еле сели». Я говорю: «Как это, ни хрена!». Еще какого, простите, хрена! Первая стыковка, переход через открытый космос. Американцы о таком даже и не мечтали!
— Как вас встретил Звездный, ЦУП?
— Сначала на плановые медицинские процедуры направили. Потом, когда говорить смог, дело дошло до пленки. Это же все под секретом было. Ее хотели уничтожить, да, видимо, только хотели. Когда на государственной комиссии рассказывал, что и как происходило (причем несколько раз одно и то же), у меня аж по спине струйки пота лились – настолько были сильные эмоции. Во сне я тоже долго попадал в аварию – просыпался весь мокрый.
Летать мне тогда не разрешили: «Даже, говорят, к гражданским самолетам близко не подходи». «Жизни, говорят, не хватит, чтобы такой психологический барьер побороть». Но я подумал — это мы еще посмотрим!
Долгое время с этим боролся. Все войну вспоминал: как меня мать в госпиталь водила, чтобы я посмотрел, что небо делает с человеком. Она медиком была, хирургом в военном госпитале работала. Там лежали люди обгоревшие, без рук, без ног… с потухшими глазами – а все молодые: только жизнь начинай! Много я тогда с такими фронтовиками переговорил: как они войну забывали, как страх свой перебарывали. Начал потихонечку на тренировки ходить: сначала просто соглядатаем, потом сам тренировался. Годика через два меня медкомиссия осмотрела, и… разрешила уже официально проходить подготовку в отряде космонавтов.
— Вы еще летали в космос?
— Летал. В 1971-м вошел в группу, которую готовили по программе текущих полетов. А в 76-м полетел. Был командиром «Союз-21» вместе с Виталием Жолобовым. Ну, там тоже своя история, своя авария.
Знаете, со мной не все так гладко. У меня порядковый номер – 13. Видимо, счастливый…
автор: Татьяна Зубарева
источник: www.stoletie.ru
