Проснись и пой
Ее тут же окрестили «матерью русского солдата». Предложения от кинорежиссеров посыпались, как из рога изобилия. Пельтцер получила звание заслуженной артистки и стала примой Театра сатиры. Когда, много лет спустя, к ней явился фотограф с просьбой поместить ее фото на рекламных сигаретах для заграницы, актриса философски заметила: «Милый, когда я была девочкой, то мечтала, чтобы мои портреты были на афишах и в витринах. А теперь… Можно и на сигаретах. Лишь бы не на туалетной бумаге». Конец 60-х и начало 70-х в Театре сатиры были для Татьяны Ивановны победны и радостны. Тогда она часто повторяла фразу «Я — счастливая старуха!» Она сыграла Прасковью в «Старой деве», мадам Ксидиас в «Интервенции», Марселину в «Безумном дне, или Женитьбе Фигаро», мамашу Кураж, фрекен Бок… Наконец, тетю Тони в фееричной постановке Марка Захарова и Александра Ширвиндта «Проснись и пой!». Эта роль стала бенефисной. Этим спектаклем Татьяна Пельтцер отметила семидесятилетний юбилей. На банкете по случаю праздника присутствовал патриарх эстрады Алексей Алексеев, который постоянно обращался к Пельтцер: «Танюша, а помните, в Харькове, когда ваша семья переехала в новый большой дом, Иван Романович устроил прием? Сидели за столом знаменитые артисты, а вы с тоненькими косичками вертелись вокруг нас и все старались обратить внимание на то, что тогда вас потрясло несказанно: вы убегали из комнаты, и вскоре раздавался шум, бульканье, страшные звуки, как будто начинал извергаться водопад — это вы приводили в действие чудо техники, унитаз! И хотели обратить наше внимание на эту новинку века». При этом сама Татьяна Ивановна сидела на столе, болтая ногами, и с упоением откусывала бутерброд с колбасой. В другой руке она держала рюмку, смотрела на Алексеева смеющимися глазами и вновь была той озорной девчонкой. Впрочем, не вновь. Она оставалась ею всегда. И в жизни, и на сцене, и в кино. Актерам быть интереснее, чем Пельтцер, было очень трудно. А моложе — просто невозможно. Молодость на сцене — это не отсутствие морщин, а состояние души, когда невозможно удержать бьющее через край жизнелюбие. Она никогда не была озабочена распространенной женской слабостью — казаться привлекательнее. И все равно ею любовались, восхищались. Александр Ширвиндт любит вспоминать, как после сдачи спектакля «Проснись и пой!» было решено сделать что-то неординарное, и Пельтцер предложила: «Полетим в Ленинград! К Миронову в „Асторию“! Он сейчас там снимается». И полетели. Два дня гуляли на ее деньги, потому что заначка оказалась только у Татьяны Ивановны. Ей всегда можно было позвонить в три часа ночи и сказать: «Поехали!» Она не спрашивала, куда. Могла только спросить, с кем. И если компания ее устраивала, отвечала: «Подъезжайте!» В Швеции, в туристической поездке, Пельтцер носилась впереди всех, неутомимая и любопытная. Гид, усталая женщина, русская эмигрантка, поначалу была просто шокирована, а потом покорена стремительностью и не всегда цензурной речью почтенной артистки. С нее постепенно сошло чувство превосходства обеспеченной «шведки» над нищими русскими, и, прощаясь с ними, она плакала и тоскливо обнимала Татьяну Ивановну. А потом долго стояла на дороге, не выпуская из глаз эту чудаковатую женщину, всколыхнувшую в ней неистребимую тоску по родине, и вспоминая захлебывающийся смех старой счастливой актрисы, непринужденной, как ребенок. С таким же упоением Пельтцер снималась в кино. Она почти не отказывалась, пытаясь наверстать упущенные годы. «Укротительница тигров», «Журавушка», «Чудак из пятого Б», «Ты — мне, я — тебе», «Вам и не снилось», «Формула любви», «После дождичка в четверг»… В 70-е годы Татьяну Пельтцер узнали и в Европе. Ее отчаянная бабуля из «Приключений желтого чемоданчика» принесла советскому кино Венецианского Льва. Кто еще из наших актрис мог бы в семьдесят лет танцевать на крыше, прыгать с забора, бегать с песнями по мостовым, кататься на крыше троллейбуса? Татьяна Пельтцер не боялась ничего, кроме… нищеты. Пожалуй, это был единственный ее настоящий страх. Потому она и не отказывалась ни от каких ролей, ни от каких приглашений — будь то радио или халтурка в сельском клубе.
Настоящая любовь
Недавно на одном из центральных телеканалов показали документальный фильм о Татьяне Пельтцер, весь сюжет которого строился вокруг слова — «одиночество». Мол, актриса так страдала от одиночества, так переживала из-за отсутствия семьи, плакала в подушку по ночам… Будто авторы фильма подсматривали за ней из коридора или наблюдали через окно. Друзья и коллеги утверждают обратное. Никогда Татьяна Ивановна не сокрушалась по поводу своего одиночества. «Все ваши проблемы — из-за детей, этих неблагодарных, маленьких эгоистов! — басила она своим молодым подругам. — У меня их нет, и я счастлива!» Для Пельтцер важнее всего была свобода, и она наслаждалась ей в полной мере. Съемки, спектакли, телевидение, эстрада, вечера в Доме актера и Доме кино, преферанс с любимой подругой Валентиной Токарской и «кем-нибудь третьим»… О каком одиночестве можно говорить? Вот замуж больше не вышла, это правда. Романы были, говорят, очень красивые. С ожиданием у окошка в розовом, кружевном пеньюаре, со вздохами и печальными взглядами… Но настоящая любовь была одна, на всю жизнь. Милый Ганс. Он стал профессором, доктором философских наук, работал в институте Маркса — Энгельса. Иногда они встречались — на гастролях или в домах отдыха на море. В такие моменты весь театр, затаив дыхание, наблюдал за их трогательными прогулками — как в юности, взявшись за руки. Но все свидания бывших супругов неизменно сопровождались ссорами и обвинениями: кто же виноват, что они расстались?! А дальше — смех, примирение, новые звонки, телеграммы… Когда сын Ганса приезжал учиться в Москву, то часто гостил, а то и останавливался у Татьяны Ивановны. Новая фрау Тейблер страшно и небезосновательно ревновала мужа, устраивала скандалы, запрещала переписываться, но бывшие супруги оставались привязанными друг к другу всю жизнь. Если Татьяна Пельтцер кого-нибудь любила, то до беспамятства. Она обожала свою парикмахершу, которой везла подарки отовсюду. Боготворила Андрея Миронова, которого считала своим сыном и была неразлучна с ним с первых дней его жизни, поэтому всем надоела своими тостами за здоровье любимца и рассказами о его появлении на свет 8 марта 1941 года. За своим старым, слепым отцом она ухаживала до его последних дней, заботилась о своей одинокой матери, а потом — о брошенном брате Шуренке. Бывший инженер-гонщик остался без ног, и жена выставила его из дома… Полюбила режиссера Марка Захарова и больше не находила себе места с его переходом из «Сатиры» в «Ленком». Скучно ей стало в родных стенах. Валентин Плучек не ставил на нее спектакли, давал ей проходные роли, да еще и покрикивал на ведущую актрису. Долго терпеть Пельтцер не могла и не желала. На репетиции «Горя от ума» грубо огрызнулась. А потом — слово за слово — и такой скандал начался! Да еще и на весь театр — трансляцию со сцены не вырубили… Пельтцер назвала Плучека «старым дураком» и бросилась вон из театра! Едва ли не на следующий день она уже была у Захарова. Марк Анатольевич было растерялся, но принял легендарную актрису в свою молодежную труппу. Об этом поступке судачила вся Москва. Как можно бросить театр после тридцати лет звездной карьеры? Первая народная артистка СССР в истории «Сатиры», великая старуха, премьерша! В семьдесят лет променять академический театр на «комсомольцев»? Тут нужен очень цельный и азартный характер. И у Пельтцер он был. Бабка, Баушка — так звали Татьяну Ивановну в «Ленкоме». Играя эпизодики в модных спектаклях, Пельтцер не скучала. На репетициях по-прежнему ругалась с режиссерами, на собраниях заступалась за молодежь. Когда Александра Абдулова хотели уволить за нарушение дисциплины, она со свойственной ей прямотой обратилась к коллегам: «А на кого ходить-то будут? На тебя, что ли? Или на тебя? Или, может, на вас?!» Собрание тут же прекратилось, и Абдулов остался в труппе навсегда. А потом выводил ее под руку на последнем спектакле «Поминальная молитва». И шептал на ухо текст, который 88-летняя актриса уже не помнила. И ни у кого мысли не возникало, отправить Баушку на покой и лишить сцены. Зрители хотят ее видеть, коллегам важно ее присутствие, Захарову дорого ее имя на афишах.
И спектакль останавливался, когда на сцене появлялась великая актриса Татьяна Пельтцер. Зал вставал и несколько минут аплодировал. А она не понимала, за что… «Почему они хлопают? — спрашивала она у Абдулова. — Я же еще ничего не сказала, я только вышла!» За это и хлопали. Благодарили за то, что вышла. За то, что выходила на сцену почти восемьдесят лет, что снималась в любимых фильмах, что всегда вызывала только положительные эмоции, дарила улыбку, радость. За то, что была нашей общей Баушкой.
автор: Сергей Капков
источник: family-values.ru
