Ее жизнь — как будто сценарий бразильского сериала: слишком много трагических потрясений и роковых страстей, слишком много поэтов, художников, автомобилей, скандалов, романов.
Cлава Дункан гремела на всю Европу, ее называли «живым воплощением души танца», «Терпсихорой». Даже не склонный обольщаться Василий Розанов был очарован («танцует природа…») и отдавал должное искусству Дункан: «Личность ее, школа ее сыграют большую роль в борьбе идей новой цивилизации».
«Коллега» — имажинист и лучший друг Толя Мариенгоф — тащит Сергея к маленькой сцене, вокруг которой уже столпились все остальные гости. Есенин тихо выдыхает: «Богиня…» — и уже не отводит глаз от полноватой женской фигуры в полупрозрачном хитоне, которая кружится по паркету, пластика ее вроде бы простых движений кажется невероятной…
В тот вечер Айседора Дункан, первая танцовщица мира в стиле модерн, исполняла свой знаменитый танец с шарфом… под аккомпанемент «Интернационала». Есенин был покорен и жаждал знакомства.
А. Дункан «Танец с шарфом»
— Товарищ Айседора, товарищ Есенин.
И вдруг выяснилось, что он не знает ни английского, ни французского, а она не знает русского. Переводчика нет. А Есенина уже просто распирает от желания высказать, выразить, выкричать Айседоре — влюблен! Он изъясняется жестами, корчит рожи, ругается по-русски… Дункан равнодушно пожимает холеными плечами.
Он говорит: «Отойдите все», — снимает ботинки и начинает танцевать вокруг нее какой-то дикий невообразимый танец, потом падает ниц и обнимает ее колени. Улыбнувшись, Айседора гладит поэта по льняным кудрям и нежно говорит одно из немногих знакомых ей русских слов: «Ангелъ». Потом, заглянув ему в глаза, добавляет: «Чиорт!»
Через три часа Сергей Есенин и Айседора Дункан уехали в хмурое осеннее московское утро. На публике они появились только через две недели — вместе.
— Толя, слушай, я влюбился в эту Сидору Дункан. По уши! Честное слово! Ну, увлекся, что ли. Она мне нравится. Мы сейчас на Пречистенке живем, ты к нам заходи, она славная. — Есенин, весь дрожа от возбуждения, ворвался к Мариенгофу рано утром, когда тот сидел за столом и собирался писать.
Блямс! Огромная капля упала с пера на белый лист и расползлась по нему безобразными подтеками. Есенин побледнел как смерть и громко охнул.
— Очень плохая примета, — выдавил он и поспешно ушел от Мариенгофа. Он верил в приметы.
…А сначала все шло как нельзя лучше. Вскоре Айседора выучила несколько десятков русских слов и стала называть любимого «Сергей Александрович». Они ходили на приемы, на литературные вечера, где она обязательно танцевала, а он непременно читал стихи. Домой возвращались обычно под утро. Проезжая мимо маленькой полудеревенской церквушки на Арбате, Есенин тыкал в нее пальцем и говорил: «Видишь, Сидора, вот здесь мы с тобой будем жениться! Ты понимаешь, же-нить-ся!» Айседора недоверчиво улыбалась: в ее жизни было немало мужчин, но ни одному из них она так никогда и не позволила взять себя замуж.
Через полгода Есенин, в беспамятстве, посылал Айседору ко всем чертям и иногда бил. Он швырял в нее тяжелыми советскими сапогами, а она, поймав сапог, говорила сквозь слезы на ломаном русском: «Сергей Александрович, я тебя люблю…» Есенин убегал, скрывался у друзей, а потом возвращался — измученный, охваченный нежностью и раскаянием. И плакал, уткнувшись ей в колени.Иногда Есенин надолго исчезал: «Изадора, баста, гуд бай!» Со слезами, на коленях, она умоляла поэта вернуться, и влюбленные забывали ссору за стаканом вина. Вся жизнь Дункан была борьбой за свободу действий, мыслей и чувств. Неоднократно влюбляясь, она ни разу не помышляла о браке.
