Почему же семья Берр не уехала из Парижа хотя бы в свободную зону, когда никто уже практически не сомневался в близком трагическом исходе? Мне кажется, в силу трех причин. Первая сразу приходит в голову любому практичному человеку: да просто они не знали, что их ждет! До некоторой степени это действительно так: о лагерях смерти, о тотальном уничтожении, о том, что потом назовут Холокостом, парижане не знали. Да, людей сначала держали в жутких условиях в пригородном лагере Дранси, затем набивали, как скот, в вагоны и увозили, но куда? Скорее всего, на тяжелые работы в Восточную Европу.
Одно из самых страшных мест «Дневника»:
«Понедельник 6 декабря [1943]
Хочется бегать, прыгать, плясать. Не могу сдержать радости: есть известия о Франсуазе и других. Мать мадам Шварц… получила открытку от дочери, датированную 25 октября, из Биркенау. Франсуаза передает привет отцу. Мадам Роббер Леви и Лизетта Блок тоже с ней. Наконец-то пробита стена молчания! …
Слава Богу! Я так молилась.
Знать, где они находятся! Получить эту весточку — впервые после страшного отъезда. Хоть какая-то зацепка, а то ведь тычешься вслепую, не знаешь, что думать».
Биркенау… Цинизм палачей не знает предела: на пороге газовой печи узникам давали заполнить благостные открыточки для родных.
Но, разумеется, когда начали арестовывать и запихивать в эшелоны трехлетних детей, многие стали догадываться: депортация – это дорога к смерти. Так что сказать, что Элен и ее семья не уезжали из-за наивного неведения, значило бы истолковать их выбор слишком поверхностно. Была другая, главная, глубинная, нравственная причина.
Несмотря на желтые звезды и антисемитские законы, она и ее родные чувствовали себя, прежде всего, французами. Это ее страна, ее город, ее народ.
«Евреям теперь запрещено ходить по Елисейским полям. В театры и рестораны тоже нельзя. Об этом сообщается в таком притворно-непринужденном тоне, как будто преследование евреев во Франции – нечто совершенно обыденное, само собой разумеющееся и узаконенное».
Когда Реймона Берра предлагают освободить из Дранси при условии, что он уедет, он и его семья воспринимают это как величайшее унижение. Элен претит мысль, что придется «смириться с тем, чтобы покинуть других французов, которые останутся бороться. Пожертвовать той причастностью к героической борьбе, которую чувствуешь здесь.
«…это гнусный шантаж, хотя многие люди обрадуются. Одни верят, что проявляют доброту и милосердие, не догадываясь, что в конечном счете рады потому, что больше не придется утруждаться из-за нас и даже нас жалеть; другие будут думать, что нашлось идеальное решение, и не поймут, что для нас это такая же тяжелая потеря, какой была бы для них, — они не представляют себя на нашем месте, считают, что мы обречены на изгнание просто потому что мы – это мы».
Кончилось тем, что Реймона Берра за огромные деньги выкупил концерн Кюльман, что, впрочем, не спасло его от последующего ареста и смерти в лагере.
В приведенных словах есть намек на третью причину, по которой Элен не хотела покидать Париж. «Героическая борьба», о которой она упоминает, — это то, что осталось за пределами дневника и что позволяет увидеть ее тогдашнюю жизнь совсем в другом свете.
В послесловии Мариэтты Жоб лишь вскользь говорится об участии Элен, ее сестры Денизы и их матери Антуанетты Берр в деятельности «Антрэд тампорер» (АТ), то есть «Временной взаимопомощи» (Entraide temporaire ), подпольной организации, главной задачей которой было спасение еврейских детей. Листая три пухлых папки в архиве Мемориала Шоа, где собраны материалы об АТ, я все больше и больше изумлялась – мне открылись связи между многими именами, мелькающими на страницах дневника, более того, открылся мир самоотверженных людей, которым совесть не позволяла оставаться наблюдателями чужих страданий или малодушно от них отворачиваться, открылась Франция, пронизанная сосудами горячей, живой крови.
Итак, во главе АТ (точнее, той части организации, которая занималась детьми) стояли доктор Фред Мийо и его жена Дениза. Управляли же этой деятельностью несколько женщин, по большей части жены состоятельных людей. Католички, протестантки и еврейки. Протестанткой была, например, мадам Бешар, жена директора исследовательского центра концерна Кюльман (которым до 1940-го года руководил Реймон Берр). Когда появился указ о желтых звездах, пастор Нума Бертран произнес в протестантской церкви на улице Риволи проповедь, в которой назвал антиеврейские законы позором для французов и призвал паству помогать соотечественникам-евреям. После этого мадам Бешар, заручившись согласием мужа, обратилась к пастору, и тот связал ее с АT. Моих знаний не хватает, чтобы утверждать, что именно она стала связующим звеном между АT и концерном Кюльман. Но эта связь, несомненно, существовала.
Для спасения и содержания детей нужны были немалые средства, их собирала мать Элен, выполнявшая роль казначея. Спонсорами были банки и крупные промышленные предприятия. Сама Элен долгое время работала секретарем этого тайного общества. Приходилось изготавливать поддельные документы и продуктовые карточки для детей. А, чтобы потом их можно было найти и опознать, Дениза и Элен придумали остроумный трюк: они записывали имена, возраст детей и адреса тех мест, куда их пристраивали, в старую учетную книгу 1921-го года, отнимая по 20 лет от каждой даты, например, указывали 1915 год рождения вместо 1935-го и т.д. Имена изменяли, следуя определенному алгоритму, приемных родителей указывали под псевдонимами.
Некоторые еврейские семьи сами поручали своих детей АТ, но, главным образом, подпольные спасатели заботились о сиротах, ухитрялись спрятать их после облав или даже выкрадывали из приютов и больниц УЖИФ. Так сокращенно называлась организация Union Générale des Juifs Français, то есть Всеобщий союз французских евреев. Организация легальная, более того – созданная нацистами, чтобы поддерживать видимость гуманности и законности в «решении еврейского вопроса», и служившая посредником между германскими властями, правительством Виши и еврейским населением. При УЖИФ действовали приюты, больницы, через ее конторы можно было узнавать о судьбе родственников, отправлять передачи, сотрудники УЖИФ имели доступ в Дранси. И тогда, и теперь отношение к УЖИФ было и остается двойственным: с одной стороны, работа в этом учреждении уж слишком отдавала коллаборантством, с другой – заботиться о детях и стариках, даже если их держали в приютах лишь до тех пор, пока не подойдет их очередь отправляться на бойню, все равно надо. И Элен согревает, лечит, развлекает обреченных детей, водит их гулять, читает им «Винни-Пуха», поет малышам колыбельные.
Дениза и Элен нанялись в социальную службу УЖИФ в июле сорок второго года. Прекрасно понимая, что их могут обвинить в предательстве.
«Мы знали обо всем, что происходит, каждый новый приказ, каждая депортация прибавляла нам боли.
Нас считали предателями, потому что туда приходили те, у кого только что арестовали кого-нибудь из близких, и нас они, естественно, воспринимали именно так. Учреждение, существующее за счет чужой беды. Я понимаю, люди так и думали. Со стороны оно примерно так и выглядело. Но каждое утро сидеть, как на службе, в конторе, куда посетители приходят справиться, был ли такой-то арестован или депортирован; сортировать письма и карточки с именами женщин, мужчин, стариков и детей, которых ждет жуткая участь. Ничего себе служба! Довольно страшное занятие.
Зачем я сюда пришла? Чтобы иметь возможность делать хоть что-нибудь, быть рядом с несчастными. И мы в отделе интернированных лиц делали всё, что могли. Те, кто знали нас близко, это видели и судили о нас справедливо».
Однако судить по полной справедливости могли далеко не все даже из коллег Элен по УЖИФ, а только те, кто, как она сама, ее сестра и мать, знали: внутри и под прикрытием УЖИФ действует слаженная система во главе с доктором Мийо, который согласился стать главным педиатром клиник УЖИФ только затем, чтобы разными хитроумными способами обманывать строгую немецкую отчетность и вызволять детей-пленников.
Несколько дней их держали в гостинице, хозяйка которой была посвящена в планы подпольщиков, затем отвозили в надежные укрытия, — по большей части, это были светские или религиозные пансионы или просто французские семьи. Соседи верили или делали вид, что верят, будто речь идет о дальних парижских родственниках или солдатских сиротах, а всю правду обычно знал только деревенский учитель, кюре или пастор. За три года организация спасла таким образом около пятисот еврейских детей, и ни разу ни одна операция не сорвалась, ни одного предателя и ни одного доносчика не нашлось.
С конца января сорок четвертого года Берры не ночуют дома. Элен уходит спать к Андре Бардьо, Антуанетта и Реймон – к друзьям. И только один-единственный раз они (все, кроме Денизы, которая к тому времени жила с мужем в другом месте) уступили соблазну подольше посидеть за семейным ужином и не уходить среди ночи в чужой дом. Разумеется, нельзя ничего утверждать, но мне почему-то ясно видится, как кто-то заметил, что в окнах «тех евреев» горит свет, значит, они дома… и как этот кто-то снимает телефонную трубку… Но, может, это была и случайность, обычная ночная облава. Так или иначе, рано утром 8 марта за Берами пришли. И мы никогда не узнаем, было ли все так, как представляла себе Элен, или как-то иначе.
«Что мы будем делать, если они позвонят? Не открывать? – они вышибут дверь. Открыть и показать удостоверение? – один шанс из ста.
Попытаться бежать – а если они ждут и у черного хода? Быстро убрать постели, чтобы они не поняли, что мы ушли только что; на крыше холодно, шок, мысль, что отныне придется где-то укрываться. Я никогда не покидала дом. Открываем, грубый окрик, поспешно одеваемся среди ночи, рюкзак нельзя, что взять с собой? Понятно, что пришла беда, меняется вся жизнь, и нет времени думать. Бросаем все, внизу ждет машина, лагерь, встреча со знакомыми, их невозможно узнать…»
автор: Наталья Мавлевич
источник: booknik.ru
