Тут мы сталкиваемся с неожиданными странностями в характере писателя, во многом определившими его отношение к грядущей революции и власти Советов. Так, Пришвин долгое время не ладил с большевиками после Октября 1917 года. Он числил себя эсером (членом партии левых социалистов-революционеров), писал резкие антибольшевистские статьи в эсеровских газетах, а между тем в своих дневниках называл себя «первым настоящим коммунистом», и это не выглядит шуткой. Нет, Пришвин уже в молодости достаточно пострадал «за коммунизм», он отсидел год в одиночной камере в Митаве, и это ему, конечно, зачлось впоследствии, уже при Советах.
Больщевики его арестовывали за эсеровщину, но за него вступался Максим Горький, высоко ценивший талант Пришвина, – так что долго Михаил Михайлович в советских тюрьмах не сидел.
Да он и вообще не любил сидеть на месте. Его нервная, подвижная, холерическая натура всё время требовала действия, дороги, странствий. Путешествия и сделали его писателем. Первые его литературные опыты родились после путешествия по русскому Северу в 1907 году, когда и вышла его первая книга «В краю непуганных птиц». Карелия, Олонец, Белое море, Соловки, Кольский полуостров – много раз потом Пришвин возвращался в эти края. Эти суровые земли стали его духовной родиной, здесь он нашёл темы и материал для своего творчества. Эти своеобразные земли, истинная колыбель древней русской (а возможно и древнейшей арийской) цивилизации сформировали не один изумительный творческий характер. Разве эпическая муза Николая Клюева вышла не оттуда, из старообрядческих сёл, из темных еловых лесов? А изысканная живопись Николая Рериха, с его удивительной мифологией и сдержанной классической красотой северных пейзажей?.. Вот и Пришвин нашёл себя там. Он создал свой мир, во многом сказочный и мифологичный. Но это и позволило ему оживить природу и очеловечить её. Пришвин понял сущность русской сказки, он взял из сказочной былины приём очеловечивания всего живого – зверей, птиц, деревьев, камней, и создал свою философию жизни. Язык его произведений, очень образный, очень вещественный; если можно так сказать, очень выпуклый, где каждое слово, словно многоцветный камень, ложится один к одному в замысловатой строке.
Но не только глубокое проникновение в жизнь природы сформировало творческий мир Пришвина.
Главное – это возникшее понимание глубинной русской души. Души, готовой идти на смерть за правду, за веру отцов. Русский север, Олонецкий край – это последний оплот русских старообрядцев. Их молитвенный подвиг за веру глубоко потряс Пришвина.
Вот так он представил их себе и передал читателю.
«Как гонимый зверь, бежал Игнатий с своими учениками на лыжах по озеру Онего. Прибежав в Палеостровский монастырь, он выгнал оттуда не согласных с ним монахов, заперся в монастыре, а учеников послал по «селам и весям» возвестить благоверным христианам, чтобы все, кто хотел скончаться огнём за древнее благочестие, шли к нему на собрание.
И со всех деревень народ толпами пошёл к своему знаменитому проповеднику. Собралось около трёх тысяч человек. Преследующему раскольников отряду казалось опасным подступить к монастырю, и потому послали в Новгород за подкреплением. Великим постом войско в пятьсот солдат со множеством понятых двинулось к монастырю. Впереди везли возы с сеном для прикрытия от пуль. Думали, что будет сильное сопротивление. Но в монастырь не стреляли.
Скоро и люди, стоявшие у стен, куда-то исчезли. Отряд подступил к самым стенам. Солдаты по лестницам взобрались на стены, спустились во двор. Там не было ни души. Бросились к церкви, но ворота были заперты и заставлены крепкими бревенчатыми щитами. Тогда поняли, что готовится страшная смерть. Пробовали рубить стены, но это было бы долго. Втащили на ограду пушки, и в деревянную церковь полетели ядра.
А люди там сидели, сбившись тесною кучей, обложенные хворостом. Последние два дня, а некоторые и неделю, не пили, не ели, не спали. Историк сообщает, будто они молились так: «Сладко ми есть умерети за законы церкви твоея, Христе, обаче сие есть выше силы моея естественный».
Неизвестно, сами ли староверы подожгли хворост или же от удара ядра свалились свечи и зажгли его, но только церковь вспыхнула сразу, пламя вырвалось, зашумело и высоко поднялось к небу столбом. Стены попадали внутрь, похоронили всех…
«Рыдательная и плачевная трость» историка Ивана Филиппова, современника этих событий, передает нам, будто бы при этом было такое видение: «Когда разошелся первый дым, и зашумело пламя, то из церковной главы вышел отец Игнатий с крестом в великой светлости и стал подниматься к небу, а за ним и другие старцы и народа бесчисленное множество, все в белых ризах рядами шли к небу и, когда прошли небесные двери, стали невидимы».
Кто знает, может этот пример жертвенного горения за веру дал Пришвину больше для своего писательского горения, чем весь профессионализм маститого литератора и журналиста, кем Пришвин стал ещё в дореволюционные годы.
В советское время Пришвину удалось занять свою, особую нишу в новой литературе. Он стал детским писателем, пишущим про жизнь природы. Это было хорошее прикрытие для художника, во многом оппозиционного официальной доктрине.
В тридцатые годы XX века Пришвин изъездил весь Советский Союз, побывал на Дальнем Востоке. Он завёл себе автофургончик и кочевал по всей нашей огромной стране, пребывая в должности журналиста и фотокорреспондента. Это помогало ему укрываться от всяческих официальных мероприятий, он не мелькал на высоких трибунах и сохранял свой внутренний мир, сопрягая его с миром любимой им живой природы.
И ему удалось главное: он сохранил себя как русский национальный писатель, прямой последователь русской классической литературы XIX века. Таких, как он, было мало, но эти писатели выполнили свою великую историческую миссию: они сохранили и приумножили кладезь русского языка, русский дух и самобытность.
Последние годы жизни Михаила Михайловича Пришвина прошли в Подмосковье, где он после окончания войны купил себе небольшой дом под Звенигородом, в селе Дунино, на высоком берегу Москвы-реки.
В 1941 году в этом месте проходила линия фронта, враг был здесь остановлен, и далее не прошёл. Символично, что дом-музей Пришвина стоит теперь на этом бывшем фронтовом рубеже. Словно дух русского писателя продолжает держать оборону против искажений и умалений всего русского.
Скончался Михаил Михайлович Пришвин в январе 1954 года, оставив после себя восемь томов своих дневников, которые только к концу 2017 года были опубликованы полностью. Есть там и такая запись. «Всё человеческое творчество состоит в том, чтобы умереть для себя и найти или возродиться в чем-то другом. Тут и думать-то особенно нечего, стоит только поглядеть на всё живое в природе и понять: всё живое – зверь, птица, дерево, трава умирает для себя, чтобы воскреснуть в другом. Из этого не выходит, чтобы человек превращался в животное или брал себе с него пример. У человека есть своя человеческая область, где он умирает и возрождается: эта область – его человеческое творчество, или его собственный путь к бессмертию».
Могила писателя на Введенском кладбище в Москве украшена статуей сказочной птицы Сирин, работы известного русского скульптора Конёнкова, что, по преданию, встречает всех праведников у врат рая.
автор: Станислав Зотов
источник: www.stoletie.ru
