Соколов, большой седой человек с глазами, «словно присыпанными пеплом». А в голосе, в неповторимой интонации актера столько же искренности, сколько и смертной тоски.
«Поначалу жизнь моя была обыкновенная» — вспоминает Соколов. Воевал он в Гражданскую в Красной Армии, остался сиротой. А потом встретил желанную, единственную, хрупкую, словно из солнечных лучиков сотканную Иринку (Зинаида Кириенко).
Семнадцать лет прошли как один день, как несколько куплетов песни, которая останется символом той счастливой и почти безоблачной (или казалось так?) довоенной жизни: «Проводи меня домой полем небороненым. Дроля мой, дро ля мой, на сердце уроненный». В песне, как будто незамысловатой, бесхитростной, есть жгучая пронзительность, невысказанное предчувствие трагедии. Внутренним ухом слышит ее Соколов перед своим, в чем он уверен, смертным часом.
«Простой человек» Андрей Соколов оказывается вовсе не однолинейным характером: героизм русского солдата складывается не только из бесстрашных поступков, но и из тяглового терпения, гордости, обостренного чувства справедливости. Сюжет наполняется глубочайшими психологическими обертонами. Взгляд авторов фильма то сливается со взглядом героя, то отстраняется от него, добавляя свою собственную художническую зоркость и проницательность, свою образную глубину.
Рухнула довоенная жизнь, которая видится Соколову яркой, солнечной. В мертвенно-холодной, размыто-серой, сумрачной тональности снят оператором Владимиром Монаховым эпизод в храме, превращенном фашистами в барак для военнопленных. Мир боли и страданий: верующего человека, для которого кощунственно справлять нужду в церкви, отчаянно колотящего кулаками в дверь, прошивает автоматная очередь. Добряк Соколов своими руками душит предателя, который грозится поутру сдать немцам своего командира-коммуниста. Исполняет приговор без сомнений и терзаний, потому что это не убийство, а казнь преступника.
В эпизоде неудавшегося побега Соколова из плена, после отчаянной гонки в лесу, наступают минуты тишины. Спасение? Герой откидывается на спину посреди неубранного поля, вглядываясь в высокое небо (образ, всегда волновавший режиссера безмерной тайной). А камера поднимается все выше… Рожденный для естественной жизни человек посреди природы — дитя ее и ча стица. Через минуту тишина взорвется лаем немецких овчарок. Оскаленные пасти, волчьи зубы, рвущие плоть…
Фашистский концлагерь — образ земного ада. Он страшен и муками обреченных людей, и своим дьявольским порядком, и холодным геометризмом изображения. Сортировка вновь прибывшего эшелона узников: евреев отдельно, стариков и женщин — отдельно, детей отнимают у матерей. Строят в три аккуратные ровные колонны. Дымит труба крематория. Люди входят в пылающий зев печи, а выходят оттуда черным вязким дымом, который душит физически, забивает горло, разъедает глаза. Отнято все, даже небо. Оно втиснуто в квадраты колючей проволоки.
Кадры, ставшие классикой мирового кино, так же как и эпизод в комендатуре концлагеря. Вызов к коменданту Мюллеру (Юрий Аверин) среди ночи означает для Соколова неминуемую гибель. Роскошное застолье, от запаха давно забытой еды у истощенного Андрея после лагерной баланды кружится голова. Начальство лагеря празднует выход «доблестной германской армии» к Волге. Напыщенный комендант предлагает пленному выпить за победу немецкого оружия, после чего Мюллер окажет ему «великую честь» — лично расстреляет этого могучего славянина «Русс-Ивана».
Слышит в ответ на предложение гордое: «Благодарствую за угощение, но я непьющий». Стерпеть муки Соколов может, но такое унижение — глаза в глаза — нет. Хоть и знает, что ответ его равносилен смертному приговору. И в том ответе абсолютно русское отношение к неизбежной смерти «на миру»: отчаянно-бесшабашное, лихое. Расхохотаться в рыло «безносой», плюнуть в пустые глазницы: «Умирать — так с музыкой!», «Двум смертям не бывать, а одной не миновать!», «Страхов много, а смерть одна!».
«В таком случае, — продолжает игру Мюллер, — выпей за свою погибель». — «За свою погибель и избавление от мук я выпью», — отвечает Соколов. Выпил, но к еде не притронулся: «Я после первого стакана не закусываю».
Отчего ответ Андрея Соколова, троекратно повторенный с достоинством человека., каким-то невероятным усилием духа сумевшим не опьянеть после третьего стакана водки, не превратиться в скота (яркого представителя «неполноценной расы»), не упасть в корчах к ногам Мюллера, — заставляет нас расправлять плечи и бледнеть от гордости? Словно в генной памяти оживает стойкость именитых и безымянных предков, пахавших нашу землю, сражающихся за Россию, погибающих за нее. «И как сильно бьется русское сердце при слове отечество!»
Моральная победа Андрея Соколова безусловна, он выигрывает свой Сталинград. Мюллер отпускает пленного в барак. «И на этот раз смерть мимо меня прошла, только холодком от нее потянуло…»
