У Сурикова с глубиной понимания мира было все в порядке. Он чувствовал его как космос, а если говорить словами Пьера Безухова, «старался сопрягать все его смыслы». И в его душе мир отражался, как в капле воды…
Художник Василий Суриков был очень хорошим человеком. Легким, открытым миру и людям. Всепонимающим и всепрощающим, обладающим тонким чувством вкуса — свободным, деликатным, миролюбивым, спокойным. У него, практически, не было недостатков. А если и были (например, иногда он впадал в некоторую угрюмость и неразговорчивость), он с ними легко справлялся.
И это все неслучайно. Ибо Суриков вышел родом из низов и всегда тянулся к подлинной культуре, к подлинной интеллигентности.
Правда, в те годы среди выдающихся деятелей искусства находилось немало выходцев из низов, и многие достигали вершин в искусстве, но далеко не все – вершин в сознании. Многие так и не становились носителями подлинной культуры, и кто-то из-за этого впадал в раздражение против всего мира, кого-то бросало из крайности в крайность, иных начинал снедать комплекс тщеславия и недооцененности (откуда столь близка дорога к графомании), а кто-то просто скользил в своем понимании бытия по верхам, ни в чем не доходя до глубин.
Подчеркиваю: сейчас мы ведем речь именно о человеческих особенностях, о свойствах сознания, а отнюдь не о качестве таланта тех или иных художников. Ибо чаще всего глубина понимания мира и талант лежат на разных чашах весов, увы. И лишь редко у кого совпадают.
Вот у Сурикова с глубиной понимания мира было все в порядке. Он чувствовал его как космос, а если говорить словами Пьера Безухова, «старался сопрягать все его смыслы». И в его душе мир отражался, как в капле воды.
И, конечно, подобные человеческие качества помогли ему стать большим художником. Но именно они же не сделали его великим. Он остановился перед Бездной. Ибо был слишком послушным слугой Бога.
Родом он вышел из небогатой казачьей семьи. Отец рано умер, и семье приходилось несладко, но – худо-бедно выживали, и выживали, в общем, терпимо. Но куда важнее, что детство Сурикова проходило в сибирских краях – весьма мрачноватых. Краях разбойников, убийц и медведей. Все эти персонажи так и ходили вокруг него да около, как будто некие маски из карнавала. То разбойник лесной нападет на повозку, где едут они с матерью, то медведь в огород забредет или на дерево близ дома взлезет да и начнет реветь, наводя страх на округу – а уж смертей и убийств кругом и вовсе немерено. Зайдет сосед Ванька с дороги к Суриковым вечерком водочки пригубить или с утреца опохмелиться, а через два дня глядишь, он уж и лежит недалеко весь убитый да окровавленный, а местный народ сбегается поглазеть на труп – событие! Еще интереснее, если оный Ванька сам кого где зарежет (чаще всего по пьянке). Все в округе узнают, где будет казнь (а казнь непременно публичная) и стекается на оное место – как же! бесплатное шоу!
Работа палача в тех краях считалась весьма почетной, палачи были солью земли, и их очень уважали, воспринимали как неких ангелов-хранителей, очищающих мир от зла. В палачи шли первые парни на деревне – дюжие и непьющие. И когда они в красных рубахах (непременно в красных рубахах!) разгуливали на месте будущей казни (казнили людей чаще всего не поодиночке, а потому и палачей полагалось несколько) народ подбадривал их доброй шуткой, да и они в долгу не оставались – тоже остры были на словцо, ибо как уже говорилось, в эту профессию шли люди неглупые, сноровистые – соль земли. Да и казнимые в долгу не оставались, тоже старались отыграть шоу до конца – если выстрелят в тебя, желательно было подняться да перекреститься или что-нибудь сказать такое-разухабистое народу перед смертью на прощание. Сила с силой мерялась. В общем, весело было, лихо. Русью пахло, русским духом.
Да и сам Суриков парень был не промах (впрочем, иные, похоже, там или не рождались или не выживали). Пил уже с 7-ми лет. А в 10 лет на спор (спор ерундовейший – на три щелбана) выпил залпом 20 (!!!) стаканов водки. И ничего, только повеселел. Спокойно домой отправился да заснул, а на утро уже был, как огурец.
…А у нас в 30-е годы слава ходила про Николая Крючкова, что он на спор может 15 стопок водки выпить. И все дивились – 15 стопок, с ума сойти! Выпьет и за столом продолжает сидеть. Да-а, вот оно вырождение русского духа. Тут 15 стопок – подвиг, а там 20 стаканов – ерунда. Заметим, что и водка в 30-е годы по крепости была не четою той водки, сибирской, зверской…
Но питие водки отнюдь не составляло все существо жизни юного Сурикова – иначе бы он, наверно, в 25 лет концы отдал или в старика превратился, как дети северных народов в ХХ веке, которые с малых лет до такой степени упивались огненной водой, что и сами умирали очень быстро, а с ними постепенно загибался и весь народ – исчезал с лица земли. Нет, образ жизни Сурикова был воистину здоровым – кругом природа, да какая! А детство все прошло в соревнованиях и играх – и порою весьма небезобидных – сибирских. Попробуй-ка, например, прыгни с дерева в быстроводную да глубокую реку, да достань до дна! Но не просто достань, а непременно в зубах чего-нибудь оттуда притащи! – иначе проиграл — а до дна несколько метров. Вот так…
…Суриков потом вспоминал все это, удивляясь, как только жив остался. Ничего! Остался! Все оставались! В тех краях просто так никто не помирал – только насильственной смертью – от человека или от зверя. Но у самого Сурикова ни с кем конфликтов не было – именно в силу его от природы миролюбивого характера.
Однако природа природой, а самовоспитание самовоспитанием. Оно у Сурикова шло рука об руку с Постижением. Открыв в себе талант художника, он начал все более постигать мир, а через это и постоянно стремиться к чему-то большему, к чему-то Высшему – тренировать уже не только душу, а дух.
И это был правильный путь. Бог ему на этом пути всегда помогал. Встречались хорошие люди – местная интеллигенция – священники, купцы, живописцы-самоучки. И Суриков у них учился. С удовольствием преодолевал свои недостатки в живописи – а их у него было немало – и рука плохо поставлена, и рисунок нечеткий, и чувство пропорции слабое, и плохое ощущение цвета.
Они с ним и останутся. Но будут так утоплены, что различимы окажутся лишь для суперпрофессионального и суперпридирчивого глаза – и чаще всего, глаза недоброжелателя. Однако таковых найдется немного, ибо Василия Ивановича все будут любить и желать ему добра.
…А пока он трудится. Он работает над собой. Вот не даются ему лошади – полгода будет одних лошадей рисовать, пока все не признают, что теперь лошади выходят идеальные. Не похожим выходит портрет человека – будет переделывать его до тех пор, пока сходство не просто станет идеальным, но еще и передаст внутреннюю сущность портретируемого. Причем, по замыслу автора, портретируемый с его трактовкой должен согласиться -даже если оная сущность окажется для него нелицеприятна. Ничего страшного не случится – все равно с ним Суриков сохранит хорошие взаимоотношения, и он это знает, он это чувствует. Он правильно понимает мир, идет к нему с открытым забралом, и мир открывается навстречу, подсказывая ему самые разные смыслы и уча его житью-бытью. А учится Суриков у жизни с удовольствием, с наслаждением. И ни на что не ропщет.
Пошел в 17 лет в Петербург с обозом – прям, как Ломоносов. И не то, чтобы уж на дорогу денег не было – деньги-то у него водились всегда – но просто решил сэкономить, а заодно открыть в себе и в мире новые впечатления, порисовать вволю, познакомиться с новыми людьми. Два месяца до Петербурга добирался, а как добрался, тут и ждало разочарование – в Академию художеств его не приняли. Но не просто погнали вон, а даже и возмутились. Сказали, чтобы с такими беспомощными рисунками он тут вообще близко не появлялся.
Ничего страшного. Для кого-то другого это было бы ударом – только не для Сурикова. Он поступает в художественное училище, на, говоря современным языком, «подготовительные курсы». Учится, нуждается, но совершенно не ропщет – не в его это характере. И через три месяца сдает заново экзамены в Академию – на этот раз блестяще. Для того и курсы были – там знали, что делали, и в первую очередь готовили молодых людей именно для экзаменов в Академию, ставя им руку «классически» — так, как требовалось.
Теперь у него было два пути – стать академическим традиционалистом или попробовать быть самим собой, найти свою дорогу. Как человек максимального Диалога с миром, он решает оба пути совместить. И благодаря этому становится лучшим.
Он пишет картины в заданной академией стилистике – несколько статуарной, несколько морализаторской и непременно на религиозные сюжеты. Но вносит туда и нечто свое, и в этом своем – новизна. Главная находка Сурикова – мрачный колорит, придающий картине состояние, а, будучи наложенным на библейские сюжеты, порождающий своеобразное ощущение древности, а значит, и историзм. Второе его открытие, менее существенное – попытка придать образам некоторую дикость, максимально отдалить их от нашего времени.
Другие художники так не писали – у них все библейские персонажи или светились олеографическим благообразием или напоминали жителей тогдашнего Санкт-Петербурга. Герои же картин молодого Сурикова весьма дремучи и не слишком симпатичны. Во всяком случае, они иные, они откуда-то из далека. Иногда получается лучше («Саломея», «Богач и Лазарь»), иногда хуже, вяло и безжизненно («Нерукотворный образ»), иногда из рук вон плохо – и статично, и пусто, и попросту невнятно («Изгнание Христом торгующих из храма»), но учителя все равно довольны, и когда в Академию приезжает государь император с просьбой привести к нему лучшего воспитанника, то вначале с удивлением приводят плохого живописца и отстающего ученика Лучшева (ну, не поняли, бывает), но потом спохватываются и, конечно же, представляют царю Сурикова. Тот, и без того получающий повышенную стипендию, награждается еще и стипендией императорской. Более того, практически за каждую свою крупную работу в рамках академии он удостаивается Серебряной (или малой Золотой) медали и солидным гонораром. О нем узнают, он получает заказы на иллюстрирование книг – в общем, все складывается на редкость хорошо.
Всеобщего позитива не омрачает и тот факт, что, будучи выдвинутым на Большую золотую медаль по окончании Академии, Суриков таковой не получает. Как не получают и его конкуренты. Что они выставляли на конкурс, неведомо, но Суриков выставил и вправду слабую картину – «Апостол Павел объясняет догматы веры». На холсте изображен очень правильный Павел, протянувший вперед руку, и слушающие его люди – у одного лицо диковатое, несколько зверское, он сошел с тех, предыдущих полотен Сурикова, а остальные слушатели абсолютно никакие – и лица их ничего не выражают, и о характерах трудно сказать что-либо. В общем, жаль, конечно, что не наградили Золотой медалью, но, увы, решение справедливое. Впрочем, учителя Сурикова так не считают, они рвут и мечут, пытаясь оспорить решение верховной комиссии: как же, не наградили лучшего ученика, на которого вся надежда! Однако верховная комиссия безмолвствует.
В отличие от своих учителей Суриков воспринимает поражение абсолютно спокойно – тем более, что все равно (может быть, в качестве некоторого извинения) ему присуждено поощрительное звание классного художника I степени. Но вообще-то переживать особо ему и некогда – не успев выйти из Академии, он получает мощный заказ на роспись в строящемся Храме Христа Спасителя.
Любопытно, что расписывать только что выстроенный главный храм столицы пригласили не мэтра, даже не молодого известного художника, а всего лишь выпускника. Правда, выпускник этот не простой, а суперзвезда Академии, ибо не было еще там ученика, завоевавшего за время учебы такое количество наград, как Суриков. Если учесть, что все академические работы Суриковы были связаны с библейскими сюжетами, а лучшие из них полны некоего нового видения, нового дыхания, получается, что расчет создателей храма был верен. Ну и немного экспериментален – в духе времени, старающегося робко открыть в жизни новые ее стороны.
Суриков пытается подойти к делу неформально, — чтобы сделать библейские лица выразительными, живыми, ищет по Москве греков, пишет с них этюды, но заказчики говорят: Вашего видения нам не надо, пишите, как полагается. Он спорить не стал и написал по их заказу, — без чувства и без вдохновения. Не хотите по моему, будет никак. Сильно сомневаюсь, что заказчики были удовлетворены, но расплатились щедро, согласно обещанному.
Этот гонорар и позволяет молодому художнику начать самостоятельную творческую деятельность и пойти по давно уже задуманному им пути.
