Как лейтенант Нина Бондарь была командиром экипажа Т-34
Бывший комбат Николай Самсонович Корявко сказал мне на встрече ветеранов-танкистов: «Как только танки переходят в атаку, все средства, даже зенитная артиллерия, пусть над ней летают самолеты противника, все должно быть переключено против танков. Потому что прорыв танков — решающий фактор. Это есть в военном уставе и у нас, и у немцев. В процентном отношении потери танкистов были наибольшими…» Встреча та проходила в мае 2000 года, не знаю, живы ли сейчас ее участники… Особенно тогда запомнился рассказ Нины Ильиничны Ширяевой (Бондарь), которая была одной из нескольких женщин-танкистов во всей Красной Армии.
Нина Ильинична воевала в 237-й Краснознаменной, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого танковой бригаде, награждена орденами Красного Знамени, Отечественной войны 1-й и 2-й степени. Только вследствие редкой скромности женщины из Бийска — города на далеком от столицы Алтае она не была отмечена так, как того заслуживает — в первом ряду героинь войны.
«И сейчас ничего не боюсь»
«Волею случая я попала не в ту степь. До того любила авиацию, не знаю, как и сказать. Страшно переживала, когда меня списали из летной части. Вижу из танка наши самолеты, уже не смотрю на землю, смотрю вверх! Мне башнер всегда говорит: командир, смотри прямо! Я опомнюсь немного, а потом опять… Кричу башнеру: их же собьют сейчас! Так за них переживала. Только когда саму начали бить, тогда опомнилась.
Родилась я во Владивостоке, предки моего отца были хохлы из Черниговской губернии, в старые времена, не знаю точно когда, бежали на вольные земли на Дальний Восток. А мама родилась на Сахалине, где судьба свела их с отцом — не знаю. Помню погранзаставу, где отец был начальником, на границе с Китаем на реке Уссури. Мы, дети, кричим на другой берег китайскому пограничнику: ходя, соли надо? Китайцы обижались, они же все едят без соли, жаловались отцу: зачем маленький мадам говорит — ам, ам, соли надо?
Затем отца перевели в Западную Сибирь, эшелон, не доехав до Новосибирска, сошел с рельс, многие погибли, отец умер в госпитале… Знакомая семья военнослужащих позвала маму в Бийск, где мы и остались жить. Я очень люблю Алтай. За что? Да люблю и все. Поедешь в предгорья, в горы — не нарадуешься. Чистейший воздух и горные реки…
Я училась в школе, хорошо успевала. В конце 30-х годов нас призывали: комсомол, на самолет! В школу пришел инструктор: есть желающие поступить в аэроклуб? Человек восемь из класса записались, прошли медицинскую и мандатную комиссии. У меня в семье подозрительных личностей не нашли.
Не думала, что это будет серьезно. Первый год учили мотор, как управлять самолетом на земле. Натура у меня такая — ничего не боялась! И сейчас ничего не боюсь… Первый прыжок с парашютом, даже парни говорят: мы еще подождем, присмотримся. Спрашивают нас: кто желает? — Я! В Бию нас бросали, падаешь в реку, парашют накрывает, вода холодная. Лодки нас караулили. Над городом нам давали зону облета, я низко спускаюсь, лечу чуть не по крышам. Инструктор: почему так низко летаешь?! Бабушка моя ругалась: черти тебя носят! Ты, холера, чуть трубу не снесла! Хулиганила в воздухе. Так мне нравилось летать!
В 41-м году нас мобилизовали, дали переподготовку в Омске, отправили в Подмосковье, в часть ПВО. Летали на У-2 с полевого аэродрома. Начальник отряда вывел нас строем. Радиосвязи не было. Он крылом помашет — делай так. Нас обстреляли. Случайный снаряд попал в мой самолет, повредил ноги, и меня списали…
Направили в резерв, в Москву. Начальник говорит:
— Мы вас отправим в медицинское военное училище.
— Зачем мне медицинское? Я терпеть не могу медицину!
—Ну в регулировщики.
—Еще не хватало! Нет, нет.
А потом ребята, уже побывавшие в боях, из госпиталей, мне говорят: Нинка, в танковое училище набирают. Поехали.
Написали письмо Сталину. Нас там много было таких, инициативных… Вызывают нас, повезли. Подумала вдруг: о-е-ей, что же я сделала? Но назад хода нет. Обыскали. На дверях написано: Ворошилов. Заходим — сидит какой-то военный, не Ворошилов. Спрашивает: что, не похож? Мы, 27 человек, боимся слово сказать. Он говорит: я не Ворошилов, я его заместитель. Потом дал нам напутствие в патриотическом духе и отправил на вокзал с сопровождающим, видимо, из НКВД — фуражка с красным околышем, вид какой-то жестокий. Мы его боялись, молчали как рыбы.
Начальник танкового училища сразу не разобрался. В списке написано: Бондарь Н.И. Меня и потом из госпиталя выписывали, писали — Бондарь Николай…
Началась учеба. Командир роты капитан Шебеко, хороший человек, меня вывел в люди. Я все же была старшиной роты — 150 курсантов. Как свободное время, он ко мне: старшина, поехали. Учил меня водить танк. Когда я прибыла в часть, командиры не водили танки. А я ездила. И мне это очень нравилось!
И вот фронт. Курская битва, бои под Винницей. И под Корсунь-Шевченковским тяжело было… Да я и не знаю, где было легко. Везде было тяжело, просто невозможно… Но привыкаешь как-то и к этому. Идешь и идешь.
Зима под Винницей. Снег только выпал. В танке жарко, душно. Прошу проходящего офицера: подай кусочек снега. Он подает комочек. Я: что так мало? Он: там больше дадут… Я не поняла. А потом пошли в бой, они как начали лупить, один наш горит, второй, третий… Оказывается, перед нами — бункер Гитлера, все сильно укреплено. Мы сдали назад, потом опять пошли.
Да, потери были большие. И меня прямо бесит, когда в иных фильмах и книгах врут — вот наши пошли вперед, и без продыху, и без потерь… Думаешь — покажите же правду, как было на самом деле.
Вот едешь, стоит наша «тридцатьчетверка», башня неизвестно где… Проедешь мимо, подумаешь, какая моя участь… Экипажей у меня много сменилось. Помню, был у нас Сережка, беленький такой, фамилию его забыла… Танк уже сгорел. Мы вернулись и подошли к нему. Я чуть задела за волосы, он — ш-ш-ш и распался. До того мне было плохо… Ребята говорят: что тебя туда понесло, зачем?
Никогда за войну я не была уверена, что останусь жива. У меня даже мысли такой не было! Все равно же убьют… Другого не может быть. Сегодня одного хоронишь, завтра второго. Но думала о себе одно, получилось другое…
Был у меня любимец — тоже командир танка Витя Зорин. На баяне здорово играл и пел. По росту мы самые маленькие, всегда в конце строя — я, Петя Гусаков и он. На марше в его танк ударила случайная болванка, погиб он один.