Когда-нибудь, в далеком будущем, историки снова и снова вернутся к изучению поразительного явления в области военного искусства — обороны русскими Ленинграда, Одессы, Севастополя, Сталинграда. Они ничего не смогут понять, если не примут в расчет один фактор, не поддающийся графическому изображению на картах и схемах. Если говорить о Сталинграде, где главные удары немцев отразила доблестная 62-я армия генерал-лейтенанта Чуйкова, то самые добросовестные и точные исследователи не сумеют найти объяснения изумившей весь мир стойкости защитников города (оборонять который было невероятно трудно, а по мнению немецких генералов невозможно), если забудут о важном факторе — о свойствах русских людей, о нравственной силе бойцов и командиров Красной Армии.
Защитники Сталинграда, начиная от волжского лодочника на переправе до командира крупного соединения, дрались там, где драться было уже почти невозможно, стояли там, где выстоять было почти немыслимо, держались в грудах камня, размолотого немецкими бомбами, изгрызанного немецкими танками, обращенного в пыль немецкими минами и снарядами. Они решили, что не уйдут, хотя бы на их головы свалился весь ад войны, и они не ушли.
Немцы называли это «бессмысленной храбростью русских». Немцы считали, что Сталинград более не может обороняться. На узкие кварталы города они сбрасывали не только бомбы, они сбрасывали листовки, обращенные к гвардейцам Родимцева, и в листовках изображали схему их окружения грандиозными силами немцев и убеждали, что сопротивление бесполезно, нужно прекратить борьбу, сохранить себе жизнь и сдаться. Гвардейцы знали своего генерала, смеялись над немецкими схемами, шли в контратаку, и немцам снова приходилась сбрасывать не листовки, а бомбы, немцы шарахались в сторону от непонятного им и потому страшного напора гвардейцев.
Как же! Ведь аккуратные немецкие схемы не оставляли сомнения в том, что гвардейцы обречены на гибель, зажаты в тиски, драться не могут. А «обреченные» шли штурмом на занятые немцами высоты и отбрасывали немцев назад, и немецким солдатам казалось, что их гонят и бьют воскресшие из мертвых — русские, победившие самую смерть.
В августе у немецких генералов не было и тени сомнения в том, что Сталинград долго обороняться не может. А в ноябре корреспондент «Берлинер берзенцейтунг» писал угрюмо:
«Борьба мирового значения, происходящая вокруг Сталинграда, оказалась огромным решающим сражением… Участникам борьбы за Сталинград известны лишь ее отдельные ужасные детали, в то время как они не могут оценить ее во всем объеме и предвидеть ее конец. Если среди многих тысяч найдется Гойя, то пусть кисть его когда-либо изобразит потомкам все ужасы этой уличной борьбы. У тех, кто переживет сражения, перенапрягая все свои чувства, этот ад останется навсегда в памяти, как если бы он был выжжен каленым железом. Следы этой борьбы никогда не изгладятся. Только позднее будут зарегистрированы характерные признаки этой борьбы, не имеющей прецедента в истории войн, и будет создано тактическое учение об уличной борьбе, которая нигде еще не происходила в таких масштабах с участием всех средств технической войны и в течение такого продолжительного времени. Впервые в истории современный город удерживается войсками вплоть до разрушения последней стены. Брюссель и Париж капитулировали. Даже Варшава согласилась на капитуляцию. Но этот противник не жалеет собственный город и не сдается, несмотря на тяжелые условия обороны».
Немцам хотелось бы, чтобы, «жалея собственный, город», русские отдали его на растерзание фашизму. Но русские, действительно, жалеют свой город, и они спасли его, они отстояли его, хотя, согласно немецкой военной теории, это невероятно, чудовищно.
Я помню слова командира из штаба 62-й армии. Это было еще в сентябре. Командир сидел над картами в землянке, врытой в склон оврага, где земля была покрыта черными наплывами горевшей недавно нефти и в воздухе стоял, захватывая дыхание, сухой запах дыма, и полог, прикрывающий вход в землянку, поминутно взлетал вверх от напора взрывной волны, комья земли сыпались на карту, глаза забивало песком. Пожилой командир, до начала войны преподававший в одной из наших военных академий, человек высокой культуры, один из представителей военной интеллигенции, работал в штабе, который в обычных условиях должен был бы находиться в десятках километров от линии боя.
Командир трудился невозмутимо и обстоятельно, как в московском своем кабинете, приказания по телефону отдавал вполголоса, давая тем самым понять своим подчиненным, что все в порядке, обстановка для работы нормальная. (Я вспомнил, что на сцене театра такой штаб показывают обычно в комфортабельно обставленной комнате с кожаными креслами). В беседе со мной командир сказал:
— Русские люди. Стали, как вкопанные, и оставили в дурах прославленную немецкую военную науку.
В то утро, когда происходил этот разговор, немцы бросили на один из ближних рабочих поселков семьдесят танков с пехотой и автоматчиками. Бой развернулся в полутора-двух километрах от землянки, в которой спокойно беседовал со мной командир. Неторопливо он продолжал:
— Кто может гарантировать, что через двадцать минут здесь не появится сорок немецких танков и всем нам придется карабкаться на эти прибрежные кручи, чтобы выскочить, если до этого нас не прихлопнут? Это не только возможно, это более чем вероятно. Тем не менее… тем не менее этого не будет.
— Почему?
— Объяснить это я могу очень просто. Там наши люди. Понятно? Лучше всех это поняли немцы. Им известно, что два-три наших человека держались в доме, когда на них наступали взводы при поддержке танков. Как это объяснить? Это могли бы, вероятно, объяснить немцы, которые полегли мертвыми возле такого дома. Но они молчат. Вот на одном из соседних с нами участков, на кургане, со вчерашнего дня валяется семьсот неубранных немецких трупов. Немцы наступали крупными силами и были уверены, что курган возьмут. Теоретически они могли его взять. Понимаете? Но вот они лежат теперь мертвые. Семьсот немцев. Не считая раненых. А курган — в наших руках! Этот разговор в дрожащей от взрывов землянке происходил в конце сентября, и командир сказал тогда, что три недели назад он не поверил бы в возможность удержать Сталинград, но три недели прошли, и еще три недели прошли, и наступила зима, и Сталинград — советский и будет советским, и тот командир, вероятно, продолжает работать в той же землянке, один из русских людей в Сталинграде, где русские лодочники, моряки, красноармейцы, рабочие совершили чудо, поразившее мир.
Как объяснить это?
