Очень личное…

Война оставила свой след в каждой российской семье, эта – не исключение…

Помню на сцене хор ветеранов. Хор пел песню. Впрочем, это даже и не песня была, а реквием. Реквием по самим ветеранам, которые по разным причинам, но в первую очередь в силу возраста, покидают этот мир. Реквием по ветеранам исполняли сами ветераны.

Нас все меньше и меньше,

Мы уходим далече.

Это мы потушили

Бухенвальдские печи.

Очень личное…

Вместе с остальными пел и Владимир Ильич Жуков, мамин брат, мой дядя. Петь он любил до самозабвения и даже пробовал играть на гармошке, хотя слухом, прямо скажем, его Бог обделил. Впрочем, это его нисколечко не смущало. Его вообще ничего не смущало. Я заметил, что люди, прошедшие войну, ничего в жизни уже не боялись — ни самой тяжелой и незнакомой работы, ни начальства. Брались за все и достойно делали любое дело. Причем, делали хорошо.

Вот и мой дядюшка – и в районной газете работал, и киносеть налаживал, бригадирствовал на заводе, преподавал военное дело в ПТУ, возглавлял зернозаготовительную организацию, уже на пенсии по просьбе районных властей занимался строительством новых корпусов районной больницы. Нет, он не был белым и пушистым. Скорее, шебутным. Любил и выпить, и погулять, и покуролесить. Любил жизнь во всех ее проявлениях.

А сейчас со слезой пел:

Нас всё меньше и меньше,

Надвигаются годы.

Мы из той, из двужильной,

Из солдатской породы.

Говорят, война в России не обошла ни одну семью. Истинная правда. Взять хотя бы нашу. Мы назвали сына Дмитрием не потому, что этим именем называли в ту пору многих мальчишек. Он с детства знал, что назван в честь прадеда, сгинувшего на Отечественной войне. Деда звали Дмитрий Кириллович Калинин, он был отцом моего отца. Но что я мог сказать сыну о своем дедушке, которого никогда не видел сам, потому что родился через десять лет после его гибели? Бабушку помнил. Она жила в отдаленной вологодской деревне, была глуха, неграмотна, ни разу не ездила на поездах, любила разглядывать картинки в моих книжках, и каждый раз спрашивала, кто нынче царь и не будет ли войны? О войне — потому что страшнее ничего в жизни не испытывала.

О дедушке я знал немного. Летом он крестьянствовал, а зимой с артелью пешком уходил на заработки в Питер — плотничал. Дохода эта работа приносила немного, и случалось, по весне возвращались мужики в родную деревню босыми. Разве что на зиму в семье одним ртом становилось меньше. Был он, говорят, крут характером, семейные споры решал тем, что под руку попадется. Но когда уходил на войну, посадил вокруг себя ребятишек — их было четверо, попросил у всех прощения, заплакал, потом поклонился всем в пояс и ушел. И сгинул.

Документов о его гибели у бабушки не сохранилось. Говорили разное: и что пропал без вести, и что убит и похоронен где-то под Москвой возле церкви. Где? Когда? Ответы на эти вопросы я уже было отчаялся найти. И вдруг…

Будучи в командировке на Вологодчине, в «Книге памяти», изданной там к 50-летию Победы, прочитал: Калинин Дмитрий Кириллович, 1902 года рождения…, погиб 3 июля 1942 года и похоронен в Москве на Преображенском кладбище…

Господи, дед, да ведь мы теперь с тобой соседи. Ты — на Преображенке, я — в Останкино. Тебя прописала в Москве война, меня — моя профессия.

Я долго ходил среди братских могил, вчитываясь в бесконечные столбцы фамилий, и нашел. Нашел и заплакал. Не знаю, почему. Не могу объяснить. Но с того дня каждый год в Дмитриевскую субботу стараюсь приехать на Преображенское кладбише. Суббота названа, разумеется, не в честь моего деда, а в честь другого Дмитрия — Великого Московского князя, победившего ордынцев на Куликовом поле. В этот день поминают всех воинов, погибших когда-либо на поле брани за веру, царя и Отечество. Значит, все-таки, это и день поминовения моего деда Дмитрия. И многих миллионов других Дим, Коль, Миш, Сереж, сложивших свои головы на фронтах Первой мировой и Великой Отечественной, в горах Афгана, на улицах Грозного, на Таджикской границе, в других странах и на других континентах — немало их полегло по разным странам, русских парней.

Я прихожу на кладбище, поминаю деда, затем ставлю свечи в кладбищенском храме. В память о Великом князе Дмитрии Донском, признанном святым. За упокой души павшего на поле брани деда Дмитрия, который святым не был.

За здравие сына Дмитрия, который сам уже стал отцом. За то, чтобы как можно реже пополнялся тот скорбный список, который зачитывается в этот день во всех православных храмах России.

…А сын, хотя и был назван в честь прадеда, все же и лицом, и характером вышел больше в деда по материнской линии – моего тестя Василия Прокопьевича Каленова. В жилах этого человека текла кровь южнорусская, бурятская и даже монгольская. Предки его по мужской линии были крепостными крестьянами с Украины. Однажды барин приказал его прапрабабке выкармливать грудью щенков, а прапрадед — тоже был характером крут, оттого и фамилия Каленов, каленый, значит – взял и порубил этих щенков топором. И за то отправился весь их род на вечное поселение в неустроенное Забайкалье, в Бурятию. По материнской же линии корни тестя уходили вглубь монгольских степей. Мы шутили с детьми, что, может быть, их предком был сам Чингисхан. До войны Василий Прокопович успел отслужить срочную, после армии работал в колхозе трактористом, но недолго – война. Прошел ее от начала до конца.

Наши раны болели,

Наши кости белели,

Мы солдатское лихо

Вместе с кашею ели.

Сполна хлебнул этого лиха и мой тесть. Танкист, он воевал на Калининском фронте, затем на Курской дуге, где его танк был подбит, а экипаж спасла лишь расторопность механика-водителя.

Но пулю получил он в конце войны не от немцев, а от бандеровцев. В спину. Из-за кустов. В западных областях Украины. Доживал же свой век на Восточной Украине – в Донецке, а умер и похоронен в Москве.

Вот какой след оставила история в отдельно взятой семье.

Но это еще не все.

В начале августа в доме моего второго деда — по материнской линии – Жукова Ильи Дмитриевича, был двойной праздник. Деда звали Ильей, а значит, 2 августа, в день памяти пророка Илии, он был именинником. А во-вторых, дед большую часть жизни проработал на железной дороге, и первое воскресенье августа, которое часто совпадало с Ильиным днем, было для него еще и профессиональным праздником.

Но поначалу дед пробовал с двумя родными братьями устроить хуторскую жизнь. И неизвестно, как повернулась бы их судьба, если бы не коллективизация. Двоих братьев отправили в колхоз (спасибо, что не в лагерь), а деду, как участнику Гражданской войны, да еще раненному на ней, позволили работать на железной дороге.

Где дед воевал в гражданку, он мне не рассказывал, да я был еще и мал, чтобы понять. Помню лишь, что однажды – это он говорил своим детям – отряд, в котором он служил, разбили в бою, а дед спрятался в каком-то сарае под трупами и тем спасся. Шрамы от сабельных ранений оставались на его теле до конца его дней.

С началом Великой Отечественной деда снова призвали в армию, но по возрасту уже не в действующую часть, а в тыловую, инженерную. Проще говоря, дед валил лес и пилил дрова для фронта. Его место на железной дороге занял старший сын – тот самый дядя Володя, с которого я и начал этот рассказ. Ему не было еще и семнадцати. Железнодорожный мастер дядя Витя Стольников говорил: «Володька, сиди тихо, у тебя бронь». А он: «Вот придет с фронта батька, скажет: «Сынок, я вторую войну ломаю, а ты в это время где был? Что я ему отвечу?». И ушел добровольцем. В 1943 году. Было ему в ту пору семнадцать годков. Единственное, что мог сделать для него железнодорожный мастер, так это сунуть в дорожную торбу буханку хлеба, что по тем голодным временам было дорогим подарком.

Воевал дядя Володя тоже где-то на Украине. То ли на донецком направлении, то ли на харьковском. Бои были жестокими. Рассказывать о них он не любил. Но кое-что выуживать из него удавалось.

Помню меня, еще пацана, в ту советскую пору поразило, что, поднимаясь в атаку, они, еще совсем мальчишки, кричали не «Ура!», и даже не «За Родину, за Сталина!», а – «Мамочка!».

Что, выйдя из боя, оглядывая прошитую во многих местах пулями шинель, охлопывали себя, не веря что целы, и все повторяли: «Жив, жив, жив!».

После тяжелого ранения и долгих госпитальных месяцев на фронт он уже не вернулся. До конца войны служил в запасных частях, обучая молодых солдат фронтовому ремеслу. А после войны еще служил три года срочной службы. 24 июня 1945 года участвовал в легендарном Параде Победы в Москве на Красной площади. Потом еще в двух парадах. Помню, что в одном случае они шли в колоннах под знаменами тех фронтов, в составе которых воевали, в другом – их уже везли на машинах, стилизованных под военные полуторки. О том, что он в войну был награжден самой почетной солдатской наградой – медалью «За отвагу», я узнал только после его смерти.

Последние шесть лет дядя Володя тяжело болел. Умер он 11 мая 2012 года. Не мог ветеран войны уйти из жизни раньше самого главного для него праздника – Дня Победы. И когда мы в тот год поздравляли его с этим праздником, он, уже обессиленный, измученный болезнью, говорил не о ней, не о той боли, которую переносил без прописанных врачами наркотиков, а спрашивал нас о нас же, своих племянниках, внуках, правнуках. Он был мне вместо отца. Когда отец умер, а умер он рано, дядя Володя так и сказал: «Теперь я буду вместо него. А так как «папой» зовут меня мои собственные дети, ты будешь звать меня «тятей».

Так я его и звал до последнего дня.

Нас все меньше и меньше,

Мы уходим далече.

Ушли…

На фото: Владимир Ильич Жуков

автор: Александр Калинин

источник: www.stoletie.ru

AesliB