Рассказывает ветеран Великой Отечественной войны, боец трудового фронта Анастасия Захарова:
— Родилась я в старом русском городе Курске. Правда, моя семья там прожила недолго: в 1933 году переехала в Константиновку. Это – на Украине, в Донецкой области. Трудный год был, голод страшный, вот и решился мой отец сняться с родных насиженных мест и податься туда, где побольше было хорошей работы. Ведь это только название у Константиновки звучит прямо по-деревенски. А на самом деле это был довольно большой город. Район шахтерский, Донбасс под боком, есть и фабрики, и металлургическое производство, а значит, можно трудиться. Налаживать на новом месте счастливую жизнь. Да! У нашего поколения счастье ассоциировалось прежде всего с честным трудом – остальное приложится!
Константиновка оказалась не деревней, а настоящим индустриальным городом.
В Константиновке я и в школу пошла. В русскую. Но и украинский язык выучила неплохо. Особенно покорила меня напевность украинской «мовы» – до сих пор люблю стихи Тараса Шевченко, Леси Украинки, наизусть их помню. Сложись по-иному история нашей страны, не случись война, наверное, стала бы литературоведом-славянистом, всю жизнь изучала бы украинское стихосложение…
И вот – сорок первый. Пыльная жара. Отдаленный, а потом все ближе и ближе, гул пушечной канонады. Тревожный голос Левитана по радио, читающего горькие военные сводки: вот «после тяжелых и продолжительных боев пал под натиском черной орды» еще один наш город. Потом другой, третий… Страшно!
Германская зенитная артиллерия на конной тяге.
И казалось, что «черная орда» – это такой художественный образ. Но и к нам в Константиновку пришли немцы. Вступили на окраину походным маршем. И поняла я – орда эта действительно черная! Впереди войсковой колонны шли нескончаемой чередой огромные черные лошади-тяжеловозы, везли артиллерию. А следом – солдаты, солдаты…
Я никогда не видела до той поры таких лошадей. У нас другая порода работала – куда как полегче! Копыта у немецких коней – каждое с ведро размером! – тяжко печатались в нашу землю. И стонала истерзанная земля… Это не преувеличение! Вдали еще гремел выстрелами откатывающийся фронт, где-то бомбили, а у меня в ушах по сей день стоит этот страшный, гулкий шаг огромных подков.
Немецкая конная артилерия входит в Константиновку.
А надо сказать, перед отступлением наше командование отдало приказ, чтобы не оставлять врагу буквально ничего. Фабрики и заводы эвакуировались. Что не вывезти – было взорвано. Разбомбленный город лежал в руинах, от 13 крупных промышленных предприятий буквально камня на камне не осталось. Даже доменные печи, где варят чугун и сталь, были снесены до основания. А огромный элеватор с золотым и янтарным зерном пришлось сжечь. Одна мысль была: сколько труда положено – и все пришлось уничтожить! Легко ли своими руками перед лицом врага разрушать то, что сами же и создавали. Хлеб жечь – в голодные-то военные годы!
Мы, молодежь, как могли, помогали старшим. Надо было как-то жить дальше, и мы, с немалым риском для себя, ходили на сожженный элеватор. Брали из его глубин по горсточке обгорелого зерна, тщательно выбирали пальцами хрупкие, горькие уголья. Что более-менее уцелело – мололи на самодельной ручной мельничке, пекли простой хлеб.
Из кукурузы варили что-то вроде мамалыги. Только ведь настоящая мамалыга – она с молоком, с маслом. А эту было впору приправлять разве что, нашими слезами – скотину-то немец всю подчистую извел, какое уж тут молоко! Сколько проживу – помнить буду эту кашу и этот хлеб. Горький хлеб войны, отдававший гарью и копотью нашей беды.
Жить под немцем в вечном страхе и рабской покорности никому не хотелось. Работать на проклятых завоевателей – тем более. Собралась наша большая семья, посоветовалась, да и решила уйти к нашим – через линию фронта. Пешком. Посчитали – 850 километров нам надо было пройти. Откуда такие цифры точные? Так ведь мы решили прорываться в Курск. На свою малую родину – он еще не был под врагом.
В марте 1942 года собрались и пошли. Отец – он накануне отступления в Константиновке оставался, на фронт его не взяли. Мама. Я с сестрами и братом. Месили стоптанной обувкой весеннюю грязь по разбитым дорогам. Ночевали в брошенных полусгоревших домах, в чьих-то ветхих сараях. Старались не попадаться оккупантам на глаза, мерзли, голодали… А по пятам за нами, как злая погоня на тяжких немецких конях, шла беда.
Семья беженцев из восточной Украины в дороге, 1942 г.
В пути все мы, простите, завшивели. А как не завшиветь – столько времени без бани? Помню, мама более всего боялась сыпного тифа, памятного еще со времен гражданской войны. От тифа умирают многие, особенно дети. А переносит его вошь…
И вот уже родной дом – после долгих и трудных скитаний, казалось бы, нет большей радости, чем ступить на его порог! Но… беда и тут нас опередила. Курск к тому времени оказался тоже занят врагом, и в нашем домике жило несколько немецких солдат. Нас они не тронули. Только посмеялись над нами: мол, что, бродяги, скоро ли Сталину капут?.. Скоро ли он по дорогам так же побираться побредет?
