Ни в одном серьёзном учебном заведении, как уже говорилось, Крючков никогда не учился. Так, позанимался немного актерским мастерством у знаменитой «месс Менд» — Натальи Гхан при Театре рабочей молодежи. Но и этих скудных познаний ему хватило на всю оставшуюся жизнь. Ни разу не прибег на съемочной площадке к дублеру. На той же площадке впервые и женился. Его избранницей стала Мария Петухова, игравшая в фильме «Трактористы». Второй женой Крючкова была Алла Парфаньяк. Их свёл фильм «Небесный тихоход». Потом Парфаньяк, взяв сына Николая, ушла к Михаилу Ульянову. А Николай Афанасьевич «отбил» себе жену Зою у заслуженного мастера спорта Кочановского. Эта красавица трагически погибла, попав под военный джип. Четвертой и последней женой заслуженного артиста стала 30-летняя ассистентка режиссера Лидия Николаевна. Случилось это в 1962 году. У них родилась дочь Эльвира. Зятем Николая Афанасьевича стал известный хоккеист Борис Александров. Во внучке Катеньке артист души не чаял. И терпеть не мог никакой домашней работы. Когда жена намеревалась послать его в магазин за продуктами – отмахивался: «Пойду завтра на студию, скажу пацанам и полмагазина тебе притащат». Книгу о своей жизни «Чем жив человек» практически сам написал. Будучи далеко не праведником по жизни, Крючков, видно, чем-то всё-таки сподобился Богу, который даровал ему и век длинный (Афанасьевич прожил без малого восемьдесят четыре года), и любовь всенародную, и друзей преданных, и смерть легкую…
— Нет, что ни говори, но я считаю, что в жизни мне очень повезло. Прежде всего, в том повезло, что «крёстным отцом» моим в кино стал Борис Васильевич Барнет. От Бога режиссёр. Он поверил в меня, а я ему прямо в рот смотрел, из кожи вон лез, чтобы оправдать его доверие. После «Окраины» мы с ним сделали ещё пять фильмов — «У самого синего моря», «Ночь в сентябре», «Щедрое лето», «Поэт» и «Аленка». По гроб жизни буду благодарен судьбе за встречу с таким талантливым человеком. Если хочешь знать, я и сына, своего первенца назвал в честь Барнета Борисом. Возможно, он об этом и догадывался, но я ему не говорил. Чего там рассусоливать, мы же мужики. Да, ты верно заметил, что жизнь мне подарила многих друзей. Правда, она же их у меня и отняла. Взять Петю Алейникова. Ведь гениальнейший же артист, так до конца себя не раскрывший, по заслугам не оценённый. Вот это дело (водка проклятая!) человека сгубило. А Боря Андреев! Я о нём никогда спокойно говорить не могу. Тоже был мощнейший талант. Но и его забывают. Когда на экраны вышёл фильм «Трактористы», нас потом долго называли по именам наших героев: Андреева — Назаром, меня — Климом, Алейникова — Савкой. Какую мы с Петей сценку с пляской на тракторном стане там сыграли! Ну, ведь замечательная же сцена! Я сейчас её как увижу, так у меня ноги сами в пляс пускаются. А на съёмках фильма «Член правительства» я познакомился с Васей Меркурьевым. Сначала он мне не очень приглянулся, казался высокомерным, заносчивым. Это уже потом, в сорок пятом году мы с ним крепко сдружились, когда играли в «Небесном тихоходе». Ах, Васька, Васька, дорогой ты мой человек! Какую большую душу парень имел! Не многие знали, что он был женат на дочери Всеволода Эмильевича Мейерхольда Ирине. Её, как дочь «врага народа», естественно никуда на работу не принимали. А у них родилось четверо детей! Да ещё двоих от дальних родственников пришлось взять, чтобы в селе не умерли с голоду. В первые дни войны погибает брат Василия, остаются сиротами его двое ребятишек. Вася и их берёт в свою семью. И один кормит всю эту ораву, жилы надрывая на работе. Ну, кто ещё на такое способен? Вот каким был мой дружочек Вася Меркурьев!
Плохой человек и на плохих обстоятельствах жизни своё внимание фокусирует: и то ему не так, и это ему не эдак. В Крючкове хорошее всегда превалировало. Однажды мне заказали большой материал о нём в журнале «Советский воин». Издание особое, иллюстрированное, три разворота даёт. Просит редактор Пищулин с десяток фотографий. Говорю, Владимир Павлович, снимки — это как бы и не по моей части. Как же так, стыдит он, ведь хвастался, что в хороших отношениях с Николаем Афанасьевичем. Ужель десяток снимков попросить у него не можешь? Объясняю, что фото у Крючкова нет и в помине — все раздарил. Не верит. Звоню при нём на квартиру артиста, трубку берет внучка Катя и сообщает, что дедушку срочно отправили в госпиталь. История с фотографиями на этом не закончилась. Вечером следующего дня Николай Афанасьевич позвонил мне домой и сообщил, где можно раздобыть иллюстрацию по его фильмам. Разговорились, слово за словом, я возьми да и скажи, что редакции нужен современный снимок и чтобы непременно артист был в окружении воинов.
— Так в чем же дело? — восклицает. — Бери бойцов, и приезжайте ко мне. Это ж, сколько радости старику доставите!
Мы поехали с фотокором и с солдатами в больницу, наделали там кучу снимков. Актёр не кривил душой и не выстраивал никакого политеса. Ему и в самом деле было интересно встречаться с молодыми людьми в форме, разговаривать с ними, байки им всякие рассказывать, видеть искры восторга в их глазах, даже заведомо зная, что никакого гонорара за это не будет. Вот тебе и крючковский меркантилизм, так широко разрекламированный в артистическом мире. Да, он никогда не упускал возможности поинтересоваться размером оплаты своего труда, но если знал, что на той или иной встрече ничем не разживется, всё равно никогда не работал, как говорят балерины, в полноги. Выступал, выкладывался, как и подобает актёру-профессионалу. Причем к военной аудитории у него было отношение особенное, почти что трепетное. Это я и по себе чувствовал. Обычно, приглашая к себе в гости, предупреждал: «Только ты мундир, того, одень».
Однажды я задал Крючкову вопрос о том, что бы он изменил, случись такая возможность, в своей судьбе, в творческой биографии? А ничего, ответил. Когда же я в меру отпущенной мне деликатности подвёл его к временам Великой Отечественной, упомянув об особой ответственности человека в такие периоды, то услышал безапелляционный ответ:
— Никаких угрызений совести, если ты на это намекаешь, я не испытываю. Когда началась война, я честно записался в ополчение, но меня на фронт не пустили. Сказали воевать своим искусством. И я воевал. Очень неплохо, кстати, воевал. Если хочешь знать, самым счастливым моим творческим временем были как раз военные годы. Всеволод Пуговкин экранизировал пьесу «Русские люди» Симонова, я там играл Сафонова. У Александра Файнциммера в ленте о Котовском у меня было сразу две роли. В это же время работал над одной из самых дорогих мне ролей Сергея Луконина в «Парне из нашего города». Константин Юдин дал мне роль в своей комедии об Антоше Рыбкине. Наконец, снялся я и у братьев Васильевых в роли Сергея Горлова, которые инсценировали пьесу Корнейчука «Фронт». А в скольких «Боевых киносборниках» пришлось мне сниматься, в лентах «Концерты для фронта» — уже и не упомню! Сутками из павильонов не вылезал, месяцами на натурных съёмках пропадал. Бывало, сидишь в мёрзлом окопе, холодный, голодный (один раз вообще от истощения и усталости в больницу угодил), а тут команда: «Мотор!» Срываешься, как угорелый: «За Родину, за Сталина! Вперед!» Двенадцать раз руки-ноги ломал, от истощения сознание терял на съёмочной площадке. Нет, брат, даром я свой хлеб в тылу не ел, это тебе любой скажет, кому со мной приходилось тогда работать.
Ну, я записал этот монолог Крючкова и не единожды затем его использовал в своих публикациях. А Николай Афанасьевич однажды взял, да и вычеркнул его весь. «Знаешь, — признался, — тут, наверное, всё же я не совсем прав в таких лобовых рассуждениях. Но вот как этот момент словами ловчее выразить, я ещё подумаю, а потом мы с тобой всё оформим, как полагается, чтобы читающим людям понятно было: единственное, чем меня жизнь обделила, так это тем, что не попал на фронт». Не получилось. Вскоре Крючкова не стало…
Друзья, коллеги и просто знакомые Крючкову люди называли его дядя Коля. Он воспринимал это как должное. Но добреньким, слащавым никогда не был. Мог настоять на своем и достаточно жестко. Был такой случай: известный кинорежиссер Эдмонд Кеосян (создатель «красных дьяволят» — М.З.) решил устроить своего сына во ВГИК. Но у парня оказалась слабой подготовка для столь специфического вуза, и Марлен Хуциев об этом прямо папаше заявил. Но надо знать пробивную мощь Кеосяна. Он своего добился, сын ВГИК закончил. Дело, как говорится, за давностью лет замяли. И лишь один Крючков всегда приводил в своих выступлениях этот случай, как пример того, когда семейственность вредит искусству. «Но вот институт позади. «Зеленая улица» с легкой руки родителя, ведёт сына на киностудию. И что же? На свет появляются серые фильмы, отмеченные «семейным знаком качества». Ибо сколько такое чадо ни учи, оно все сухостоем останется, не превратится в молодую, стройную берёзку. Таких людей и близко нельзя подпускать к кинопроизводству».
Он всегда был достоверным, естественным. В кино и в жизни. Его никто и не хотел видеть играющим какие-то чуждые ему образы. Он был Крючковым во всех своих картинах, почему всегда и добивался успеха.
Из баек, рассказанных мне Крючковым:
— Я столько раз ломал ноги и руки на съемках, что мне следовало бы на пенсию оформиться ещё и каскадером. Как думаешь, доплачивали бы мне за увечья?
— Не знаю, Николай Афанасьевич.
— А я знаю. У нашего государства зимой снега хрен допросишься.
*
— Снимался я у Михаила Ромма в фильме «Тринадцать». А надо сказать, что в те довоенные времена я сильно грешил этим самым зеленым змием. (С 1970 года Крючков не пил вовсе – М.З.). Пользу делу мои упражнения с вином не приносили. Однажды Миша говорит перед всей труппой, что выгонит меня к чертям собачьим за то, что срываю съёмки. Мне стало обидно. Не выгоните, отвечаю, уже полфильма снято со мной. А он вдруг как гаркнет: «Падай!» Я – хлоп на землю. «Свободен, — говорит Ромм, — мы сняли, что ты убит». Пришлось тогда завязать с этим делом.
*
— Николай Афанасьевич, а правду говорят, что вы ездили на съемки лишь в те места, где можно было ловить рыбу?
— Святая правда, сынок. Я как-то снялся в одном монгольском фильме, которого никогда в жизни так и не увидел. Даже не помню, что и делал на съемочной площадке. Кажись, паромщика играл. Но каких тайменей там тащил! В жизни больше такой роскошной рыбалки не встречал.
*
— В другой раз на море отдыхаем с Борькой Андреевым. Он спрашивает меня: «Какая температура воды?» — «Девятнадцать градусов», — отвечаю. — «Портвейн»,- говорит мечтательно.
*
— Когда я начал сниматься в картине «Свинарка и пастух», ко мне заявился «под градусом» мой друг Василий Сталин и начал орать, чтобы я не смел играть эту роль, не похабил свои прежние образы, любимые народом. Грозился даже «сослать в Сибирь». А я ему в ответ пропел: «А я Сибири, Сибири не боюся, Сибирь ведь тоже русская земля». Утром он позвонил, извинился.
автор: Михаил Захарчук
источник: rosgeroika.ru
