Антон Чехов и Ольга Книппер, Эрих Мария Ремарк и Марлен Дитрих, Франц Кафка и Фелиция Бауэр, Эрнест Хемингуэй и Мэри Уэлш – истории любви гениев редко заканчивались счастливо, зато оставили после себя сотни трогательных, циничных, забавных писем. Мы решили перечитать некоторые из них.
Антон Чехов и Ольга Книппер
В 1898 году известный писатель и драматург Антон Чехов познакомился с Ольгой Книппер, актрисой Московского Художественно-общественного театра. На репетиции пьесы «Царь Федор Иоаннович» Ольга сразила Чехова своей игрой: «Голос, благородство, задушевность — так хорошо, что даже в горле чешется…»
Увы, больной туберкулезом писатель не мог долго оставаться в Москве. Однако даже вдали от столицы его не покидали мысли о «милой актрисе». Ольга же, несмотря на всю привязанность к Чехову, не представляла своей жизни без МХТ.
Их эпистолярный роман, а впоследствии и брак, разбавленный короткими встречами, продлился 5 лет. Летом 1904 года Ольге дали отпуск в театре, она вместе с супругом отправилась на лечение в Германию. Спустя месяц после прибытия Чехов скончался.
«Милая, славная, великолепная моя актриса, я жив, здоров, думаю о тебе, мечтаю и скучаю оттого, что тебя здесь нет. Вчера и третьего дня был в Гурзуфе, теперь опять сижу в Ялте, в своей тюрьме. Дует жесточайший ветер, катер не ходит, свирепая качка, тонут люди, дождя нет и нет, все пересохло, все вянет, одним словом, после твоего отъезда стало здесь совсем скверно. Без тебя я повешусь».
«Ты пишешь: «Ах, для меня все так смутно, смутно»… Это хорошо, что смутно, милая моя актрисочка, очень хорошо! Это значит, что ты философка, умственная женщина».
«Страшно скучаю. Понимаешь? Страшно. Питаюсь одним супом. По вечерам холодно, сижу дома. Барышень красивых нет. Денег становится все меньше и меньше, борода седеет… <….> Ты мне не пишешь. Если ты влюбилась в кого-нибудь, то напиши, чтобы я не смел мысленно целовать тебя и даже обнимать, как делаю это теперь».
«Милая моя актрисуля, замечательная моя собака, за что ты на меня сердишься, отчего не пишешь мне? Отчего не телеграфируешь! Жалеешь деньги на телеграммы? Телеграфируй мне на 25 р., честное слово, отдам и, кроме того, еще обязуюсь любить тебя 25 лет».
«Милая моя жена, законная, я жив и здоров, и одинок».
Иван Тургенев и Полина Виардо
Центральным событием музыкального сезона в Петербурге в 1843 году стали гастроли Парижской оперы. Среди приезжих артистов особенно выделялась юная примадонна Полина Виардо.
Её удивительный голос и страстная манера игры так потрясли молодого российского аристократа, начинающего писателя Ивана Тургенева, что он недолго думая отправился вслед за семьей Виардо (Полина была замужем) во Францию, где и остался на ближайшую пару лет.
Отныне вся жизнь Тургенева была подчинена этой женщине. Он следовал за четой Виардо повсюду, став практически членом их семьи. Она же, тем временем, с теплом и заботой относилась как к мужу, так и своему преданному поклоннику, рецензируя его произведения, занимаясь переводами, словом, по мере сил участвуя в творчестве писателя. Этот странный роман закончился только со смертью Тургенева.
«Я ходил сегодня взглянуть на дом, где я впервые семь лет тому назад имел счастье говорить с вами. Дом этот находится на Невском, напротив Александринского театра; ваша квартира была на самом углу, — помните ли вы? Во всей моей жизни нет воспоминаний более дорогих, чем те, которые относятся к вам… Мне приятно ощущать в себе после семи лет все то же глубокое, истинное, неизменное чувство, посвященное вам; сознание это действует на меня благодетельно и проникновенно, как яркий луч солнца; видно, мне суждено счастье, если я заслужил, чтобы отблеск вашей жизни смешивался с моей! Пока живу, буду стараться быть достойным такого счастья; я стал уважать себя с тех пор, как ношу в себе это сокровище. Вы знаете, — то, что я вам говорю, правда, насколько может быть правдиво человеческое слово… Надеюсь, что вам доставит некоторое удовольствие чтение этих строк… а теперь позвольте мне упасть к вашим ногам».
«О мой горячо любимый друг, я постоянно, день и ночь, думаю о Вас, и с такой бесконечной любовью! Каждый раз, когда Вы обо мне думаете, Вы спокойно можете сказать: «Мой образ стоит теперь перед его глазами, и он поклоняется мне». Это буквально так».
«Господи! Как я был счастлив, когда читал Вам отрывки из своего романа. Я буду теперь много писать, исключительно для того, чтобы доставить себе это счастие. Впечатление, производимое на Вас моим чтением, находило в моей душе стократный отклик, подобный горному эхо и это была не исключительно авторская радость».
«Часто ли думаете обо мне? нет дня, когда дорогое мне воспоминание о вас не приходило бы на ум сотни раз; нет ночи, когда бы я не видел вас во сне. Теперь, в разлуке, я чувствую больше, чем когда-либо, силу уз, скрепляющих меня с вами и с вашей семьей; я счастлив тем, что пользуюсь вашей симпатией, и грустен оттого, что так далек от вас! Прошу небо послать мне терпения и не слишком отдалять того, тысячу раз благословляемого заранее момента, когда я вас снова увижу!»
Владимир Набоков и Вера Слоним
Вера Слоним была для Набокова гораздо больше, чем просто любимой женой. Она попеременно исполняла обязанности музы, секретаря, стенографистки, литературного агента, редактора, переводчика и даже критика его произведений.
В ответ на такую любезность почти все книги писатель посвящал своей Вере. Они редко разлучались, тем более надолго. Любой выход в свет, даже лекции в университете – всегда вместе. Впрочем, письма все же были. За долгие 50 лет любви скопилось порядка 300 её документальных свидетельств.
«Как мне объяснить тебе, мое счастье, мое золотое, изумительное счастье, насколько я весь твой – со всеми моими воспоминаниями, стихами, порывами, внутренними вихрями? Объяснить – что слóва не могу написать без того что бы нe слышать, как произносишь ты его – и мелочи прожитой не могу вспомнить без сожаленья – такого острого! – что вот мы не вместе прожили ее – будь она самое, самое личное, непередаваемое – а не то просто закат какой нибудь, на повороте дороги, – понимаешь-ли, мое счастье?»
«И ты должна простить меня за мелочность мою – за то, что я с отвращением думаю о том, как – practically – я буду завтра отсылать это письмо – а вместе с тем готов отдать тебе всю кровь мою, коли нужно было бы – трудно это объяснить – звучит плоско – но это так. Вот, скажу тебе – любовью моей можно было бы заполнить десять веков огня, песен и доблести – десять целых веков, громадных и крылатых, – полных рыцарей въезжающих на пламенные холмы – и сказаний о великанах – и яростных Трой – и оранжевых парусов – и пиратов – и поэтов. И это не литература ибо если перечтешь внимательно увидишь что рыцари оказались толстыми».
«Мне сегодня почему-то кажется, что мы с тобой скоро будем очень счастливы. «Багряной лентою заката твой стан, как шелком, обовью» (кажется так) – что впрочем не особенно модно, любовь моя».
«Моя бесконечная любовь, нынче мне не хочется рассказывать тебе о том, как ездил в Груневальд, как обедал, как играл в теннис, как читал мою «речь» на заседании правленья (опять похвалы, похвалы… мне начинает это претить: ведь дошли до того, что говорили, что я «тоньше» Толстого. Ужасная вообще чепуха) – обо всем этом даже нынче не хочется тебе рассказывать, а хочется только говорить о том, как я люблю, как я жду тебя».
«Когда я думаю о том, что я тебя скоро увижу, обниму – у меня делается такое волненье, такое чудное волненье, что перестаю на несколько мгновений жить. За все это время я всего только раз видел тебя во сне, да и то, очень мимолетно. Я не мог, когда проснулся, вспомнить весь сон, но я чувствовал, что в нем было что-то очень хорошее; как иногда чувствуешь, не открывая глаз, что на дворе солнце – и потом неожиданно, уже к вечеру, снова задумавшись над этим сном, я вдруг понял что-то хорошее, восхитительное, что скрывалось в нем, была ты, твое лицо, одно твое движенье, – мелькнувшее через сон и сделавшее из него нечто солнечное, драгоценное, бессмертное».
Эрнест Хемингуэй и Мэри Уэлш
Эрнест Хемингуэй и журналистка The London Daily Express Мэри Уэлш познакомились в Лондоне в 1944 году. Мэри обедала в компании Ирвина Шоу. Хемингуэй, заприметив хорошенькую блондинку, «карманную Венеру», как он назвал её позже, просто подсел к ним за столик.
Потом была война, писатель ушел на фронт в качестве военного корреспондента. Когда же Германия капитулировала, пришло время других битв: на момент знакомства Эрнест и Мэри оба были несвободны. Но если Хемингуэй расстался со своей супругой довольно легко (они давно уже охладели друг к другу), развод Мэри стал серьезным испытанием для влюбленных.
Только весной 1946 года они наконец поженились. Биографы Хемингуэя называют это брак самым счастливым в жизни писателя.
Что же касается писем – все сохранившиеся послания к возлюбленной были написаны Хемингуэем в 1944 году во время службы в союзных войсках. Военкор Эрнест хоть и посвящает львиную долю своих писем представлению фронтовых реалий, но и о самом главном всё же не забывает.
«Я так скучаю по тебе, что чувствую внутри какую-то пустоту и пытаюсь заполнить ее войной — днем и ночью… Я очень счастлив на фронте, но все же это не то, что любить… Мэри, в этом мире, который мы получили в наследство… Трудно быть осторожным… Но, пожалуйста, будь умницей — бесстрашной, но осторожной…»
«Хочется повидать тебя. Ужасно соскучился… Пожалуй, я не могу говорить тебе о любви, ведь я так мало тебя знаю, но я очень соскучился и мне не хватает именно тебя, а не кого-то другого. И все же я говорю, что люблю тебя, потому что уже давно живу не по библии, я забросил ее подальше где-то по ту сторону Шартра (Франция)…»
«Любовь моя, это всего лишь записка, чтобы рассказать, как я тебя люблю. <…> Стив пишет своей подружке нравоучительное письмо о том, что американские женщины не могут по-настоящему понять, каково приходится солдату-мужчине, умеющему только убивать, и чего он ждет взамен, и Стив читает мне выдержки, а я просто счастлив и мурлычу, точно хищник в джунглях, потому что я люблю тебя, а ты любишь меня. <…> Я влип основательно, так что ты уж побереги себя для меня или для нас, и мы будем изо всех сил бороться за все, о чем говорили, и против одиночества, фальши, смерти, несправедливости, косности (нашего давнего врага), суррогатов, всяческого страха и прочих никчемных вещей; бороться за тебя, грациозно сидящую рядом на постели, хорошенькую — красивее любой фигурки на носу самого красивого и высокого корабля, который когда-либо поднимал паруса или кренился от ветра, за доброту, постоянство, любовь к друг другу, и за ночи и дни, полные любви. Малыш, я очень люблю тебя и буду твоим спутником, другом и настоящей любовью».
