Нашлась фотография!
И, наконец, третий рассказ о женской доле. Правда, я уже писала о бабушке Клаше из хутора Мрыховского, которая отдала ретушёру на обработку фото своего единственного мужа. Но захотелось мне немного переделать по-другому печальный конец этого рассказа.
Минут за двадцать баба Клаша объехала на своём стареньком велосипеде всё село, но не нашла парнишки-фотографа. И тут он был, и там, и тут, и там красный «Запорожец» видели, а куда уехал, кто его знает. Вечерело, когда она возвращалась домой. Фотографа она не нашла, его там уже не было. Ехала дорогой по-над лесом, то берёзовым, то сосновым, на сердце была такая тяжесть, хоть плачь. Ей почему-то казалось, что парнишка-фотограф потерял Гришину карточку.
Гриша сфотографировался, выйдя из госпиталя, перед тем, как ехать домой, и с тех пор уже столько лет карточка висела в хате, в раме под стеклом. Она берегла её как зеницу ока и вдруг так сглупила: отдала в чужие руки!
Старый краснохвостый петух, взлетев на столик у крыльца, где стоял опрокинутый вверх дном большой таз, доклёвывал лежавший на столе кукурузный початок.
Она кишнула на петуха, согнав его наземь, приподняла таз, под которым оставила ключ от хаты, и удивилась, не понимая, откуда взялась под тазом газета.
Убрала газету и обомлела: на клеёнке лежал цветной портрет в светлой картонной рамке, сверху карточка Гриши, какая-то записка, а на ней ключ.
Она вдруг жутко засуетилась. Схватила портрет и карточку с запиской, понесла к дверям. Но тут же проворно вернулась, положила портрет на столик, схватила ключ. И когда металась вот так, всё время приговаривала:
— Гриня, Гриша, Гришечка мой. Зачем же я на парнишку грешила?
Она внесла портрет в комнату. Сдернула с головы платочек, провела им по целлофановой плёнке, покрывавшей портрет, приставила его к горке подушек на кровати. Отошла и стояла, смотрела на своего мужа. А он смотрел на неё: молоденький, худой, не окрепший после ранения, в той самой пилотке, которую она примеряла, с медалью «За отвагу» на груди. И тут будто кто-то с силой толкнул её в спину к кровати. Она упала на колени перед портретом и заголосила на всю хату:
— Ой, Гришечка ты мой родненький, муж ты мой милый! За что ж тебя убили, бедного? Ох, горе моё, горе, горечко моё горькое!
За причитанием и плачем она не слышала, как к дому подъехала машина, как в машине хлопали дверцы и как вошёл сын Сергей. Он вошёл в комнату и, тут же поняв, отчего так убивается мама, стал поднимать её с пола: «Мама, голубка, успокойтесь. Разве так можно? Вы себя не жалеете. Ну, будет, будет. Поплакали, и хватит».
Она затихла, застыдившись, что сын застал её такой, какой никогда не видел. Он отвёл её к деревянной кушетке, усадил в уголок, нашёл в буфете пузырёк с валерьянкой, принёс из кухни воды в стакане, накапал валерьянки, дал ей выпить. Сел возле неё, вытер с лица застывшие в морщинках слёзы, погладил её седую голову, спросил:
— Успокоились немножко, мама?
— Там записка, на столе лежит. Почитай, Серёжа.
«Бабушка Назарчук, — прочитал он, — оставляю портрет вашего внука. Десять рублей высылайте на городское фотоателье».
— Какого такого внука? — удивилась она.
Сергей легонько обнял её. Усмехаясь, сказал:
— Вы же сами говорите, мама, что я на отца похожий, только старый уже. А отец наш, видите, так и остался молодым. Фотограф подумал, что он ваш внук.
— И то правда, — согласилась она с сыном. — Совсем молоденький. Двадцать четыре годочка всего.
Она сидела в уголке кушетки, старенькая, с опущенными плечами, крестьянка от дедов и прапрадедов, отработавшая на своём веку за десятерых добрых мужиков, и молча смотрела на портрет мужа. Лицо её было скорбно, а в глазах светилась нежность. Рядом, обняв её за плечи, сидел её красивый сын, крепкий, плечистый мужчина в расцвете сил и лет, уже не крестьянин, горожанин крестьянских кровей, и тоже молча, точно изучая, вглядывался в портрет отца, которого никогда не видел живым.
автор: Полина Ефимова
источник: topwar.ru
