Борис Владимирович Витман — человек удивительной судьбы. Московский мальчишка, ученик школы с немецким языком, снимался в эпизодических ролях на «Мосфильме», собирался в Строгановское училище и даже поступил, но ушел — поманил архитектурный институт. Оттуда в 1939 году по приказу наркома обороны его забрали в действующую армию, где он стал артиллеристом, потом командиром взвода и, в конце концов, разведчиком.
Я родился 19 июля 1920 года в небольшом городке Ярцево Смоленской области. Через два года голод вынудил мою семью вернуться в Москву, откуда родом была моя мама.
В 1939 году, закончив московскую школу, я поступил в Московский архитектурный институт. Но учиться нам, студентам первого курса, не пришлось: все мы получили повестки, по которым призывались в армию. Каждого из нас предупредили, что служить нам два года, после чего мы сможем снова вернуться в свои институты. Так я попал в Красную Армию.
Но в 1941 году началась война. В это время я уже был курсантом, известным во всем городе. Так сложилось, что я смог задержать пять вооруженных польских диверсантов, которые намеревались взорвать огромный склад боеприпасов, который был организован в городе Львове.
Нашу часть сразу же после призыва отправили во Львов решать польские вопросы. Я попал в курсантскую группу зенитно-артиллеристского дивизиона. Нас, курсантов, иногда посылали в караульную службу. И в первую же ночь моего дежурства (конечно, меня заранее предупредили, что если взорвется склад, то не останется вообще ничего) на подводе подъехали вооруженные диверсанты. Мне удалось положить их на снег и пресечь диверсию.
Признаюсь честно, но во время войны (а я участвовал и в атаках, и в разведке) я не убил ни одного немца. (Вот так, чтобы взять его и пристрелить). Но совершил столько, что спасено было много наших жизней.
Война — странная штука. Это то, что я в жизни ненавижу больше всего. Война — мой самый страшный враг. Сколько горя она принесла всему миру, нашему народу, моей Родине. Да, я ненавидел врага, но просто убивать не мог. Когда я взял вооруженного разведчика, то кто-то из моих товарищей сказал: «Да давай пришлепнем его». «Да ты что?! — ответил я. — Он же нам может больше пользы принести живым». И вот так я, не расстреливая немцев, совершал дела, которые, я уверен, приблизили нашу победу. Нет, это не лично моя заслуга, все это мы делали вместе, вместе с такими же людьми, которые мечтали скорее победить фашизм.
Анализируя мой первый период службы в армии, то есть с 1939 по 1941 год, хочу сказать, что уже тогда я понимал, куда ведет нас правительство, возглавляемое Сталиным. Я знал, что мы идем к войне, что это будет самый отвратительный период существования людей на земле, втянутых в эту бойню. Уже тогда я столкнулся с целым рядом факторов, сформировал свою точку зрения, которая сильно отличалась от общепринятой. Приведу небольшой пример. В курсантском взводе моими друзьями были два москвича: Миша Сазонов и Толя Харчев. Толя до призыва в армию учился на философском факультете Московского университета, был очень грамотным, начитанным человеком. Мы с Мишей, конечно, отставали. И вот однажды вечером после просмотра американского фильма «Большой вальс» между нами произошел такой разговор. Миша сказал: «Вы знаете, ребята, я думаю, что война все-таки будет». И Толя, и я согласились с ним. Миша тут же добавил: «Я знаю, что в этой войне я, очевидно, погибну». Толя сказал: «А я останусь живым». «Вы знаете, ребята, — продолжил в свою очередь я, — а я вот думаю, что буду несколько раз ранен, но все-таки выживу». Это было после фильма «Большой вальс». Потом мы разошлись по палаткам, и вскоре была объявлена тревога.
Борис Витман в молодости
Все исполнилось так, как мы и предсказали. Другие же ребята не знали об этом. Мне повезло, что моими собеседниками были люди, которые умели анализировать. Ведь к нам приезжали комиссары, политруки, которые делали сообщения. Например, мы поняли, что Гитлер прислал ноту Сталину, поскольку наши войска сконсолидировались на границе — готовятся, значит, к чему-то. И так далее.
Тут же каким-то образом до нас доходил ответ Сталина: «Уважаемый Адольф (и так далее), это идет обычная ежегодная подготовка к нашим летним маневрам. Поэтому никакой угрозы для Германии, друга Советского Союза (а пакт уже был заключен), это не представляет». Основная масса нашего полка особенно не размышляла, а мы с товарищами между собой беседовали и по-своему истолковывали вот эти отдельно поступавшие для нас сведения. И вот однажды приехал комиссар из более крупного штаба и провел с нами беседу. На вопрос, для чего мы здесь, он ответил (его слова цитирую дословно): «Нас сюда с вами прислали не к теще на блины. Мы знаем, кто наш враг, и мы с честью выполним поставленную перед нами партией и правительством задачу». Вот так началась для нас война.
С передовой линии меня отозвали зимой 1942 года, привезли в штаб фронта, где я узнал, что меня включили в секретную разведгруппу, которую после подготовки планируют забросить в глубокий тыл противника (там, в городе Сумы, уже имелась наша оперативная база). Все это должно было произойти перед нашим весенним наступлением. Началась активная подготовка. Однако вскоре наши занятия были прекращены, поскольку все силы были брошены на проработку Харьковской операции, в которой официально участвовали две наших армии против одной немецкой. Меня, как знающего немецкий язык и готовящегося к разведке, сразу же перевели в штаб. Я начал помогать в разборе немецких документов и так далее. И вот там я почувствовал, что готовящееся наступление будет иметь совершенно другой результат, чем тот, на который рассчитывало наше командование. Этому было много причин. Во-первых, находясь при штабе, я знал очень много наших слабых мест. Например, помимо трех армий, которые должны были воевать против одной немецкой, Сталин перед самым наступлением приказал добавить еще три армии, которые нигде не должны были указывать свои номера. Так, одна из этих армий влилась в нашу 6-ю, усилив ее, соответственно, вдвое. Таким образом, против фашистских захватчиков была сконцентрирована мощнейшая сила. Начало наступления, цель которого — полное и окончательное освобождение Советской Украины, было запланировано на апрель 1942 года. К зиме мы должны были дойти до границы, а далее — Берлин. И Жуков, и Рокоссовский возражали Сталину, считая, что наступать пока рано, ведь позади две успешных зимних операции, нужно подождать. Но Сталин думал иначе…
Борис Владимирович Витман. Москва, 1990 год
Несколько слов про немецкий язык и мои корни. Когда мне исполнилось пять лет, рядом с нами поселилась учительница немецкого языка, которая организовала небольшую частную группу из ребятишек моего возраста. Каждый день в течение летних каникул она занималась с нами. Поэтому до школы я уже свободно говорил по-немецки. Потом была московская немецкая школа, где преподавали одни немцы.
